Полет из Ленинграда в Питер
Шрифт:
– Старшим в походе тогда шёл адмирал Бец. Это всем нам сулило трёхмесячную каторгу, потому что адмирал сам не отдыхал и не давал продыху всей команде. Учения следовали за учениями. Постоянные учебные тревоги задёргали весь личный состав. Напряжение зашкаливало. И вдруг весь этот напряг, который создавал адмирал, прекратился. Мы тогда уже подошли к зоне своей завесы, это такой квадрат, в котором лодка будет нести боевую службу.
–Сильно тебе твой адмирал в душу запал, что ты забыть его не можешь. А что там с напрягом то дальше?
– Встали мы между японским городом
– К чёрту Enterprize, ты давай про напряг – Гоча шумно вздыхал, и вскидывал на меня свои понимающие глаза.
– Напряжение на лодке спало, потому что адмирал Бец заболел. Его угораздило подхватить правостороннюю пневмонию. Назначенная мною терапия практически не давала результатов. Адмирал угасал. Так необычно было видеть этот сгусток энергии маленьким беспомощным человеком, у которого не стало сил командовать, он даже не мог держать кружку с водой. По характеру температуры с её вечерними скачками и утренним резким падением было понятно, что где-то в лёгких у него образовался абсцесс.
– Не хрена себе, повезло тебе, Иля. Ты мог привезти адмирала в холодильнике в замороженном виде.
Гоча называл меня Иля, на грузинский манер.
– Да что ты! Я понимал, что на лодке его не вылечить и я сказал ему, что требуется прервать боевую службу, всплыть, дать радио на базу и срочно возвращаться на Камчатку. На что получил категорический ответ «заткнуться и заниматься своим делом». Он был глубоко убеждён, что лучше умереть в море, чем сорвать боевую службу и вернуться в базу живым трупом.
– Адмирал, да и живой труп. Охренеть.
Гоча сжимал кулаки, эмоции у него зашкаливали, он проживал ситуацию вместе со мной, и продолжал наливать.
– Слушай, я всё помню, в какой обстановке я тогда находился. Я тогда даже выпить не мог.
– Совсем бедный! Под брюхом у Enterprize.
– И вот при очередном осмотре я определил чёткое притупление звука в седьмом межреберье справа. И был только один способ спасти нашего адмирала, выпустить гной наружу. Я предупредил его об опасности данной манипуляции, сказав, что никогда в жизни такого не делал. Он обругал меня : «Тебя чему учили, салага? Корабельный врач должен всё уметь».
Я взял две длинных воздуховодных иглы от системы, обезболил межреберье и ввёл их в зону притупления. И о, чудо, по обеим иглам прошёл гной. Не зря я в своё время прочёл книгу Войно-Ясенетского « Очерки гнойной хирургии» и латинская фраза « Ubi pus, ibi evako”, «где гной, там режь» мною были твёрдо усвоены.
– Молоток, ты Иля ! Аплодирую стоя,– Гоча встал и отдал честь.
– Через три дня, гнойник уменьшился и этот «умирающий чёрт» уже пинал всех и вся, не давая никому ни минуты покоя. Он выздоровел.
– А потом ? – спросил меня Гоча, но веки его уже опускались, из полузакрытого глаза стекла «скупая мужская слеза».
Гоча сумел ещё раз выпрямится, снова широко открыл глаза и, шатаясь, пошёл доставать очередную бутылку. В ход пошёл коньяк. Значит марафон подходил к своему логическому завершению.
– Когда мы вернулись в базу, адмирал вызвал меня к себе, и сказал: «Не будь идиотом, по своему складу характера ты можешь принимать решения и брать ответственность на себя. Ты обязан стать большим хирургом. Не хрен сопли по тарелке размазывать, назначаю тебя начальником хирургического отделения нашего базового лазарета.» Так началась моя хирургическая жизнь.
– Мудрые люди, повидавшие в жизни всякой хрени, лучше видят нашу роль в этом мире, – Гоча лежал и засыпал, но продолжал вещать с достоинством, – Вот мои родственники присылают мне мою долю с наших мандариновых плантаций, а это пятьдесят штук в год. О! Я мог бы ничего не делать, но отец сказал, езжай сын, учись на хирурга, будешь уважаемым человеком. Так и твой адмирал, как отец, за тебя подумал. Ты- то рос без от отца.
Иля, а ты оглянулся бы вокруг себя. Почему тебя не оставили на кафедре? Вот! Вопрос? У тебя же все люди братья, а в конкурентной борьбе друзей нет.
Гоча завершил свои речи и крепко уснул. Я тоже лёг, сил ехать домой не было.
Утром на такси я всё же добрался до своей съёмной квартиры. Бухнулся в кровать, хотел окончательно выспаться. Но сна не было.
Отважился позвонить Инге по заранее нами придуманному с ней коду: три гудка, трубку положить, потом снова набрать и услышать ещё раз три гудка. Ответа не было. Да я и не ждал никакого ответа.
Я долго лежал, начал вспоминать весь мой путь с Камчатки в Академию.
В первую мою попытку три года тому назад у меня даже не приняли документы. Я подумал, что это из-за моей, плохо звучащей для кадровиков, фамилии, Лоевский. Хотя пятый пункт ко мне не относился, но всё же.
И, вообще Академия являлась вотчиной детей профессоров и преподавателей. Недаром один из замов начальника Академии сказал, что Академию имени Кирова пора переименовать в Академию имени Тургенева, написавший роман «Отцы и дети».
Я решил, что в этом году я поступлю обязательно. Моё поступление напоминало мне катание на американских горках. Когда подбрасывает вверх «ух» по кочкам – кочкам, а потом вниз и захватывает дух. Вот я тогда подскочил с возгласом «Ух!» четыре раза.
На первой кочке я подпрыгнул когда после неудачи вернулся на Камчатку, и на рыбалке я спросил у начальника особого отдела: «не по их ли наущению меня не приняли», на что он ответил: «вы что не знаете что согласно 110 приказа при любых отказах ссылаться на органы безопасности запрещено». Я разозлился: Ах, так! Пока он крутился в палатке, я у него из заплечного мешка забрал четыре рыбины, а вместо них положил булыжник. На следующий день он пришёл ко мне в лазарет и гонялся за мной с этим булыжником.