Полет из Ленинграда в Питер
Шрифт:
В семь вечера мы были у трапа. Жизнь на лайнере клубилась с размахом. Мы раньше в реальности не видели игровых автоматов, только в кино краем глаза замечали, что на них играют на деньги. Инга оказалась азартной и просадила двадцать пять рублей, огромную сумму, несоответствующую размеру нашего кармана. Потом в баре мы баловали себя кровавой мери и джин тоником, о которых мы читали только в романах в журнале «Иностранная литература». С теплохода мы ушли подавленные блеском и недоступностью роскошной жизни.
Но поздняя прогулка по
На следующий день Инга снова порывалась ехать на экскурсию, её манило Ласточкино гнездо. Но ехать туда нам было не суждено к счастью для меня, хотя так говорить нехорошо потому, что Инга заболела.
Она ужасно стеснялась своей болезни, потому что бегала писать в туалет каждые пятнадцать минут. Я диагностировал у моей любимой элементарный цистит или воспаление мочевого пузыря, и прописал ей антибиотики, которые моментально ей были доставлены местным врачом. Так как я военный врач и всегда лечил крупных здоровых моряков, то с дозировкой лекарства я промахнулся и бедной миниатюрной Инге пришлось выпить лошадиную дозу. Она отравилась антибиотиками, и её весь день тошнило, и рвало. Но зато на следующий день болезнь была забыта.
Когда Инга болела, я лежал рядом и страдал. Я ведь мог пойти к Володе вместе с ним выпить и побалагурить. Но я не смог оторваться от моей болящей родной девочки.
У нас оставался всего один вечер, завтра нам вместе на самолёт. Удивительно, но билеты у нас заранее были куплены на один и тот же рейс. Хотя в Ленинград из Симферополя было два рейса утренний и вечерний. Судьба нас сводила. Но я уже заранее злился, что в ленинградском аэропорту нам придётся разойтись в разные стороны. Ингу будет встречать вся её семья, а она ещё не готова им меня представить.
Предвидя расставание я раздражался на любую мелочь. Вечером мы отправились на набережную, попрощаться с городом и кинуть монетку в море. Я остановился около «наперсточников» и влез в игру. Начал продувать все бабки. Инга пытаясь меня увести, взяла меня за руку, но я выдернул руку и продолжил игру. Вдруг Инга шепчет мне: «там под колпачками нет шариков вообще». Я молниеносно среагировал и поднял все три колпачка. Шариков, действительно, не было. Я потребовал вернуть мне деньги, но меня зажали двое пацанов и приказали сматываться. Но я сопротивлялся и продолжал настаивать на своём. Думаю, где-нибудь за углом мне бы хорошо вломили, но тут подбежала Инга, забрала меня, отказавшись от возврата денег.
По дороге домой она меня корила.
– Что ты маленький, почему у тебя азарт стоит выше разума. У них же никто не выигрывает. Хорошо мне шепнули, что там вообще шариков нет. А то бы ты ещё и в долгу остался.
– Правильно Витёк назвал тебя корреспондентом «Комсомольской правды», хотя судя по тому, как ты мной командуешь, ты не корреспондент, а секретарь комсомольской организации.
– Илья, я действительно работаю освобожденным секретарём комсомольской организации.
– О, мать! Но я уже давно вышел из комсомольского возраста.
В этот вечер секс не примирил нас полностью. Комсомолка осталась при своём мнении, а мне, как всегда, всё стало пофиг.
В самолёте мы сидели в разных местах. А в аэропорту Пулково я увидел, как Ингу окружили. Среди встречавших я заметил высокого худосочного мужика в очках и с шевелюрой длинных тонких волос. Он по хозяйски обнял Ингу и они все удалились. Я решил, что в нашем романе можно поставить точку.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СЕВЕРОДВИНСК – ЛЕНИНГРАД (1980 – 1989 гг)
В КОНКУРЕНЦИИ ДРУЗЕЙ НЕТ
В Ленинграде в родной Академии меня ждал «сюрприз». Я должен отбыть на службу в Северодвинск на должность начальника хирургического отделения госпиталя Беломорской Военно-Морской базы. Не фига себе, пока нежился в лучах ялтинского солнца мою судьбу перекроили.
Когда отправлялся в отпуск знал, что остаюсь старшим ординатором на кафедре Госпитальной Хирургии в Академии. Начальник кафедры Михаил Иванович меня в этом заверил.
Ребята из моей группы уже разъехались, и мне не с кем было перетереть такой пинок с кафедрой. Я вспомнил про верного другана в питейных делах славного грузина Гочу Голуа. Его умение поддержать друга, его широкая душа толкнули меня позвонить ему и напросится в гости.
У него на кухне начался невиданный трёхдневный марафон соплей, водки, биения себя в грудь, жалобы на мировую несправедливость и моих рассказов, как долго шёл я к своей заветной мечте работать на кафедре в Академии, и как это всё рухнуло в одночасье.
Про то, что ещё и обломились отношения с женщиной, единственной, которая смогла затронуть мою душу, я молчал, и даже себе не признавался, что разрыв с Ингой грыз моё сердце гораздо сильнее, чем провал с кафедрой.
Весь этот горький осадок несправедливости я пытался смыть многочисленными напитками из бара Гочи.
– Понимаешь, Гоча, мой адмирал Бец всё сделал для того, чтобы я стал хирургом. А я говно, даже не смог остаться на кафедре. Я же в ту самую автономку, которая решила мою судьбу, о чём я тогда даже не догадывался, собирался как на войну, набрал в два раза больше растворов, антибиотиков и систем для их переливания. Я предчувствовал! Да! Веришь?
Гоча смотрел на меня своими выразительными грузинскими глазами и сочувственно кивал головой. Хороший собеседник, это кто не только слушает, но и наливает, и Гоча делать этого не забывал.