Полет на спине дракона
Шрифт:
Из этого южного похода он уже не торопился назад — некуда было возвращаться. Разве только для того, чтобы безнаказанно умереть?
Потом было краткое затишье. В этот промежуток Джучи посетил родной очаг: оказалось, что напрасно — ничего не забылось, только коркой покрылось, а он её содрал. К счастью, затишье вскоре закончилось.
Вот уж такого не помнили даже старики, о подобном не пели улигерчи... Сбывшегося наяву — и во сне быть не могло. Томившиеся в рабстве на бескрайних рисовых плантациях Шаньдуна, монголы обнимали окровавленные ноги родных коней. Небо перестало быть чёрным, ибо Вечный Мизир наконец-то раскрыл свой сияющий глаз над Стеной
Мизир не судит за удаль в бою, но горе предателям и мучителям, горе джурдженям. Монголы, вышколенные назойливыми сотниками, рассекали саблей мести алчные десны Золотого Дракона.
Из тургауда семьи Маркуз незаметно превращался в наставника Бату. Он был чародеем, но тут вдруг убедился, что магия его бессильна. Прогибаться под настырным градом детских вопросов — мука. Выход один — уйти во всё это с головой, чтоб и макушка не торчала, научиться по-новому дышать? Так живут под властью тирана — полюбив. И ничего — подыхают счастливыми. Если полюбить свой кнут — многое в себе найдёшь диковинного.
Однако, если бы не Уке, — Маркуз всё равно не вытерпел бы, давно бы сбросил это трущее седло. И не в том дело, что просят его, умоляют (мало ли нянек?) — всё сложнее. Присутствие Бату не даёт ему расслабиться и отпустить онемевшие пальцы, которыми он всё с большим трудом впивается в скалу здравого смысла. Падение манит его неудержимо...
Когда-то в тех горах, где прошло его детство, он любил подползать к краю скалы и смотреть вниз — такое чувство, будто уже падаешь, не верится, что только голова над обрывом... Тогда была только голова. Теперь же — лишь детские пальцы Бату и держат его на весу.
А Бату в чём-то повзрослел раньше ровесников, а в чём-то отстал от них.
На эту мысль, — что нужно приобщить сына к играм и заботам остальных царевичей — навела его Уке. Она, конечно, старается для себя, хочет чаще бывать с Маркузом наедине, без свидетелей. А ведь дети, известно, худшие из соглядатаев, то есть лучшие из таковых...
Однако он должен — и по возрасту, и по опыту — быть мудрее. Уке — женщина, и она имеет право голову потерять, он — нет. По Великой Ясе за блуд замужней — смерть. Маркуз слишком дорожит их сладко-горькой тайной, чтобы позволить царевне рисковать головой. Тут только начни — рано или поздно попадутся. Тогда обоим несдобровать, его же и подавно сварят живьём в котле... Проводя время с Бату, он и себя оберегает от неудержимой тяги впиться в запретный плод.
Странное дело — ему бы ненавидеть этого ребёнка-тургауда... Но у Бату её усмешка, он всё-таки мамин сынок, то есть будет твёрже, жёстче отца. В этой семье сила — с женской половины.
Когда-то она спросила: «Если мой сын — не телёнок, ты поможешь нам или нет?» Теперь переспрашивает — он отшучивается. Однако часто, рассказывая что-то мальчику, Маркуз ловит себя на чудном — как будто с ней говорит. Нет, Бату не телёнок.
От отца сын унаследовал любознательность ко всему, разбросанную, бесцельную (слава Небу, что не обидчивость и мнительность). Разум его матери другой: он выбрасывает как мусор из хаптаргака [70] всё пусть и интересное, но ненужное, зато уж если что её интересует, то вытянет всё до последней жилочки. Первое качество хорошо для философа, стихотворца (для улигерчи, если по-здешнему), второе — нужней для правителя.
70
Хаптаргак —
Но из большего всегда можно вырезать меньшее, как чеканную статую из каменной глыбы. В кераитских степях по Орхону ещё остались такие... простые и величавые, с чашей в руках — подобные он видел когда-то и в землях кыпчаков... Эти древние истуканы — очень завораживали Бату. Маркуз рассказывает о них страшные сказки. До поры до времени — сказки.
Вот они с Маркузом стоят рядом с таким истуканом — капризный ребёнок и его тургауд. Волосы коренастого мужчины без косичек, как у чужеплеменного богола, седина — что ковыль-хилгана вокруг них, и от этого чудится: на голове Маркуза спутанное переплетение той же хилганы. Он похож на духа здешних мест, явившегося из-под земли рывком... удивив, испугав, очаровав.
— Тебе нужно чаще бывать со сверстниками, — да, это упущение, что я слишком приручил ребёнка.
— Мне там скучно, Маркуз, среди этих... Гуюка, Бури, — брыкался подопечный.
— Не скучно, а непривычно и страшно, так? Какой же из тебя джихангир, если не можешь сам, голыми руками, голым разумом заставить людей слушаться тебя? Этот Гуюк подчинил всех, так? Быть слугой Гуюка не по тебе, а подчинить — силёнок не хватит.
— Я и так буду править... когда вырасту, — топнул тогда ножкой Бату и стал смущённо теребить синий кушак — знак тайджи.
— Человек, спрятанный за скалой, силён или скала сильна? — улыбнулся Маркуз. — Нухуры, туги, острые мечи — суть та же скала. Твой дед начинал с того, что горькую саранку жевал, — теперь повелевает народами. Если ты умён, если я тебя учил не зря, стань джихангиром среди ровесников. Сам по себе, без меня, что сейчас для тебя скала. Ты и так старше на несколько трав любого из них...
— Искандер Двурогий имел армию сразу...
— Не повторяй за глупцами бредни. Наслушались грамотея-уйгура, повторяете. Молва досталась этому выскочке Искандеру, а на самом деле его отец, создавший войско, — вот настоящий хан.
— Но Искандер завоевал много царств. Я тоже когда-нибудь... — По круглому лицу юного царевича дымкой пробежала растерянность.
— Проеду как кукла на плечах победоносного войска по чужим землям, — продолжил за мальчика Маркуз. — Вернее, тебя провезут.
— Почему провезут, почему кукла? — обиделся воспитанник.
— Твои полководцы будут вести войска, аталики [71] думать, нухуры рубить врагов, а ты — сидеть на подушках и раздувать надменные щёки, так?
71
Аталик (аталык) — учитель, воспитатель ханских детей, иногда важное лицо в государстве.
Бату напыжился, стал похож на того телёнка, которым его так не хотела видеть мать.
— Я пойду к ним и сделаюсь их джихангиром, сам по себе.
«Сам по себе, ведь это так просто, только захотеть», — усмехнулся Маркуз. Суждениям ребёнка или себе самому?
Из всех царевичей не пошёл на тангутскую войну только один Тулуй, тот самый мальчик, которого в рыжем парике привёл Темуджин из далёких земель. С тех пор он преобразился в рослого юношу, больше других сыновей напоминающего Темуджина в юности.