Полет над бездной
Шрифт:
– Говорить я всегда могу, — сообщил Сэт и сел с явным усилием.
Дышал он тяжело, болезненно с легкой хрипотцой и болью, совсем нескрываемый.
– Я могу тебя чем-нибудь помочь? — спросил я подойдя к нему и присев, что бы мои глаза были на уровне его глаз.
Он посмотрел на меня устало. Таких замученных, но все же от чего-то совеем не обремененных каким-то грузом глаз, не теряющих эффект стеклянных, я просто не видел. И замер тогда как завороженный.
Он попытался улыбнуться и я понял эту попытку, хоть она и быстро сошла на нет,
– А чем вы можете мне помочь? Разве что пристрелите, что б не мучился.
Он встал гордо, глядя мне в глаза.
Я замер. Во мне еще больше разбушевалось чувство вины. Мне вдруг стало глубоко больно. Я был безгранично виноват в боли этого мальчика, но что я мог сделать, что бы хоть немного облегчить ее? Я не мог убрать его боль, не мог излечить его изуродованное тело, да и изменить сломленную моими руками судьбу тоже, но не только я понимал это тогда, этот ребенок, с невероятными глазами, тоже хорошо это понимал, чем только усиливал мои внутренние метания.
Знал ли он о моих мыслях, я никогда не знаю, но его опухшие губы попытались вновь изобразить улыбку, на этот раз скорее снисходительную чем добродушную.
– Не можете, и видимо никогда не сможете. Жизнь, очень загадочное явление.
Он сел, тяжело и болезненно выдохнув.
– Когда-то я спас мальчика, тонувшего в Лодаре…
– В Лодаре? — удивленно переспросил я, шокировано, уж очень хорошо я знал о бурном течении этой своенравной реки, в которую не одно столетие лишь смельчаки рисковали зайти.
– Да, в Лидаре, — подтвердил он, немного отрешенно. — Я вытащил его, рискуя своей жизнью. Мне было тогда семь лет, и я бросился его спасать, совершенно не задумываясь, просто и решительно, но именно в это время… на другом конце города… на Мескорском шоссе попала в аварию моя мама, она потеряла сознание, но была еще жива… Ее можно было спасти. Ее надо было вытащить из машины, но… смельчаков там не нашлось. Она… погибла… и никто… там совсем никто, не пошевелил даже пальцем, что бы ее спасти, а я… Я ее сын, в это время спасал тонущего мальчика. Странная ирония жизни. Жестоко, не правда ли?
И зачем он тогда говорил мне об этом? Я не знаю до сих пор, и совсем не понимаю. Что он имел ввиду? На что намекал? И о чем вообще тогда думал? Или может, это было просто откровение?
Я совсем не знал, что делать, но глядя вот так ему в глаза, я смог сказать только одно, что не давало мне покоя и жестоко вертелось в моей голове:
– Прости…
– За что? За то, что жизнь столкнула нас в таких ужасных обстоятельствах? В этом нет вашей вины…
– Нет, я очень виноват…
– Не говорите глуп…
И голос его сорвался в глухой хрипящий кашель, необычайно удушливый со звучным хрипом. При этом его белые пальцы, обрели чуть синеватый тон, но все разрешилось быстрее чем я успел испугаться. Он сидел передо мной, тяжело и хрипливо дыша, не смыкая удивительно белых губ с корочками запекшейся крови.
Меня пугала выносливость этого ребенка, пугала будто этот ребенок был настоящим врагом, которого мне было не одолеть, но это враг не убивал меня, а методично бил по самым глубинном моего сознания самим своим существованием.
– Ты болен?! — уверенно спросил я.
Не знаю зачем был вообще нужен этот вопрос в данный миг и в данных обстоятельствах. Мне даже тогда показалась, что я не имею никакого права на ответ, но он посмотрел мне в глаза. В этом голубоватом стекле отразилось множество разных противоречивых чувств, от снисхождения до гордой уверенности. Необычайно дивным был этот мальчик в свои десять лет, казалось бы в подобной ситуации он должен был быть крайне слаб, но нет. В нем было нечто мудрое, что-то чего часто нет во взрослых проживших жизнь людях. Мне виделась в нем некая неизведанная истинная мудрость, не кричащая все знающая иллюзия, а тихая, скромная и великая. Казалось он понимал прямо сейчас куда больше, чем я.
– Я в порядке, — сообщил он снисходительно. — Это сердце. Такое бывает.
– Но… может мне что-нибудь принести…? Лекарства может быть?
– А снотворного можно? — чуть оживившись и очень заинтересованно, с некой надеждой.
Меня от этой надежды в его детском голосе, бросило в жар, и я с ужасом подумал, что этот ребенок мечтает умереть, вот так вот, не скрывая этого и все по моей вине. Я сам не знаю, почему я думал именно так, но иного объяснения данной просьбе я просто не видел, и эта надежда, такая яркая и такая по-детски трепетная, стала для моего сердца настоящим лезвием. Не знаю, что было тогда на моем лице, но мальчик изменился. Надежда исчезла. Вернулась печаль и даже легкое отчаянье. Он опустил глаза и, тяжело вздохнув, прошептал:
– Нет, вы меня не так поняли. Я действительно просто хотел бы поспать. Мне нужно хоть немного отдохнуть, но из-за боли, я не могу нормально спать все это время.
Мне стало совсем стыдно, ведь я не только обрек этого мальчика на мучения, я еще и допустил крайне ужасную мысль о том, чего желал этот ребенок. Видимо он был сильнее меня, сильнее взрослого мага.
– Я понял, принесу, — согласился я тогда поспешно, стараясь как можно быстрее оставить его одного, что бы не думать, как смотреть в его голубые глаза.
Да, я мечтал выполнить его желание, ведь это была простая выполнимая просьба, которую я обязан был выполнить хотя бы для того, что хоть немного искупить свою вину. Именно об этом я и думал уходя. Я хотел ему помочь хоть немного, дать ему хоть какой-то шанс выжить в смертельном капкане, который сам для него и создал.
В тот день все же ничего ему не принес, и дело было конечно не в метаниях и не в сомнениях, просто все изменилось, пока мы говорили. Когда я поднялся наверх, то тут же узнал о нашей «победе» ведь именно в этот день сдался в наши руки Илья Вересов, новый Дьявол черных магов.