Полет сокола (В поисках древних кладов) (Другой перевод)
Шрифт:
Исхудавший и бледный, Мунго сидел, опираясь на подушки. Его губы пересохли, под глазами чернели синяки, как после хорошей драки, но взгляд был ясным, а кожа прохладной.
— Господи помилуй, — прохрипел он, — на кого вы похожи!
От облегчения Робин чуть не расплакалась. Она промыла и перевязала заживающую язву на плече и собралась уходить, когда Сент-Джон взял ее за руку.
— Вы убиваете себя, — прошептал он. — Сколько вы не спали?
Только теперь доктор осознала, насколько измучилась. В последний раз она спала двое суток назад, и то всего несколько часов. Палуба «Гурона» ходила ходуном под ногами, словно клипер бороздил открытый океан, а не стоял мирно на якоре в устье спокойной реки.
Мунго нежно взял Робин за руку и уложил рядом с собой, пристроив ее голову себе на плечо. У Робин не было ни сил, ни желания сопротивляться. Она уснула в ту же минуту, и последним, что ей запомнилось, были его пальцы, поглаживавшие ее темные локоны.
Проснувшись, она тут же вскочила, боясь, что слишком долго проспала, и, вырываясь из рук Мунго, стала лихорадочно приглаживать мятую, влажную от пота одежду.
— Мне надо идти! — воскликнула она, все еще полусонная.
Сколько несчастных умерло, пока она спала? Прежде чем Мунго успел ее удержать, доктор уже карабкалась по трапу на палубу и звала Натаниэля, чтобы тот отвез ее на берег.
Несколько часов сна освежили Робин, и она с живым интересом окинула взглядом реку. Поблизости от «Гурона» на якоре стояло еще одно судно — большая дхоу для прибрежной торговли, такая же, как та, с которой спасли Джубу. Повинуясь внезапному порыву, Робин велела Натаниэлю причалить к его борту. На оклик никто не ответил. Было ясно, что судно, не успев отплыть, было охвачено мором, а может, именно отсюда болезнь и проникла на берег.
На борту доктор обнаружила то же самое, что видела на берегу, — мертвых, умирающих и выздоравливающих. Клятва Гиппократа обязывала заботиться обо всех, даже о работорговцах, и Робин постаралась сделать все, что было в ее силах. Капитан-араб, больной и слабый, горячо благодарил ее, лежа на циновке на открытой палубе.
— Да пребудет с вами Аллах, — шептал он, — и да позволит он мне отплатить вам за вашу доброту…
— И пусть укажет вам ошибочность вашего пути, — язвительно вставила Робин. — Вечером я пришлю вам свежей воды, но сейчас меня ждут те, кто более заслуживает моей заботы.
В последующие дни мор продолжал собирать свою ужасную жатву. Самые слабые умирали первыми. Некоторые, снедаемые жаждой, выбирались из бараков, ползли к илистым отмелям в устье реки и наполняли животы соленой водой. От соли, попавшей в кровь, их тела скручивали страшные судороги, и безумные крики несчастных разносились над водой, как крики морских птиц, пока их не заглушал наступавший прилив. Поверхность реки бурлила от крокодилов, и даже крупные акулы поднимались по течению, почуяв богатую добычу. Другие уползали умирать в леса и пальмовые рощи. Тела лежали под каждым кустом, мертвые и еще живые, покрытые шевелящимся ковром из свирепых кочевых муравьев. Наутро обглоданные скелеты сверкали белизной.
Кое-кто из выживших, вняв советам Робин, брел на запад, надеясь преодолеть долгий опасный путь и вернуться в свои разоренные деревни, к вытоптанным полям. Однако большинство выздоравливавших были слишком слабы, чтобы куда-то двигаться, и совсем пали духом. Они неподвижно сидели в грязных зловонных бараках и бессмысленно, как животные, таращились на доктора и ее помощников в ожидании глотка воды и щепотки каши.
Тем временем кучи трупов в пальмовых рощах росли все выше, вонь становилась невыносимой. Робин хорошо понимала, что будет дальше.
— Так бывает на войне, — объяснила она Мунго, — когда долго не хоронят мертвых, а реки и колодцы забиты трупами. Если это начнется сейчас, не выживет никто. Все мы ослаблены и не сможем противостоять тифу и кишечным болезням. Мы спасли всех, кого могли, а теперь пора уходить, пока не начался новый мор, от которого не существует прививок.
Мунго озабоченно нахмурился.
— Команда еще не совсем оправилась…
— В открытом океане они быстрее встанут на ноги.
Капитан повернулся к Натаниэлю.
— Сколько рабов выжило? — спросил он.
— Больше восьми сотен, сэр, спасибо доктору.
— Завтра на заре начинаем грузиться, — распорядился Сент-Джон.
Уже совсем стемнело, когда Робин снова пришла в капитанскую каюту. Она не могла не прийти, и Мунго ждал ее. Робин поняла это сразу по его глазам и быстрой улыбке.
— Я уже начал опасаться, что вы предпочитаете мне общество восьмисот рабов, больных оспой, — усмехнулся он.
— Капитан Сент-Джон, — серьезно начала Робин, — я взываю к вашему сердцу. Неужели вы, христианин и джентльмен, откажетесь дать свободу этим бедным созданиям, накормить их и отправить туда, откуда…
— Ты так никогда и не назовешь меня Мунго? — улыбаясь, перебил он. — Так всегда и будешь звать капитаном Сент-Джоном? Скажи: Мунго!
Робин пропустила его слова мимо ушей и упрямо продолжала:
— После всех перенесенных страданий, после ужасного похода через горы, после унизительного рабства и ужасной эпидемии… Отпустите несчастных, я сама отведу их домой!
Капитан поднялся с парусинового кресла и подошел к ней. Из-за худобы и бледности он казался даже выше, чем был на самом деле.
— Мунго!
— Господь вас простит, я уверена, он простит все ваши прошлые прегрешения…
— Мунго! — властно шепнул Сент-Джон, кладя руки ей на плечи.
Робин затрепетала, слова застряли у нее в горле.
Капитан привлек ее к груди. Он так исхудал, что под рубашкой ощущались ребра. Робин плотно зажмурила глаза и прижала руки к бокам, крепко стиснув кулаки.
— Скажи: Мунго, — тихо велел он, и она ощутила вкус его прохладных мягких губ.
Робин бросило в дрожь. Губы ее раскрылись, руки обвили его шею.
— Мунго, — всхлипнула она. — О Мунго, Мунго!
С детства Робин приучали стыдиться своего обнаженного тела, но урок она усвоила неважно, и со временем затверженные истины стали забываться — сначала в лекционных залах и анатомичках больницы Сент-Мэтью и позже, в дни тесного общения с Джубой, маленькой голубкой из племени матабеле, чей неподдельный восторг перед наготой невольно передался и Робин. Веселая ребяческая возня в прохладных зеленых водоемах пересыхающих африканских рек окончательно рассеяли паутину стыдливости.