Полет сокола (В поисках древних кладов) (Другой перевод)

Смит Уилбур

Чтобы выиграть в скорости, Клинтон Кодрингтон избрал последнее, так что на всем протяжении пути на север земля оставалась в пределах видимости. День за днем за бортом «Черной шутки» проплывали ослепительно белые пляжи и темные скалистые мысы, то теряясь в голубоватой морской дымке, то выступая с грубой отчетливостью.

Кодрингтон шел под всеми парами, бронзовый винт круглые сутки натужно вращался под кормой, паруса ловили малейшее дуновение ветра. «Черная шутка» спешила к месту, назначенному Сент-Джоном. Робин Баллантайн в полной мере почувствовала одержимость английского капитана лишь теперь, когда корабль дни и ночи напролет мчался на северо-восток.

Клинтон постоянно искал общества Робин и проводил с ней практически все время, что оставалось у него от управления кораблем — начиная с самого утра, когда команда собиралась на молитву.

Большинство капитанов военного флота ограничивались формальным богослужением раз в неделю, но капитан Кодрингтон аккуратно молился каждое утро, и Робин вскоре поняла, что его вера и понятие о христианском долге куда строже ее собственных. Казалось, он вовсе не испытывал сомнений и соблазнов, жертвой которых частенько становилась она, и не будь зависть греховным чувством, Робин наверняка бы ее ощутила.

— Я хотел пойти служить церкви, как отец и старший брат, Ральф, — признался однажды Клинтон.

— А почему не пошли?

— Всевышний избрал для меня другой путь, — ответил капитан. Слова его прозвучали естественно и просто, без тени притворства. — Он повелел мне стать пастырем своего стада здесь, в этой стране. — Клинтон обвел рукой серебристые пляжи и голубые горы. — Сначала я этого не понимал, но пути Господни неисповедимы.

Робин кивнула. Она знала, насколько глубоко его отвращение к работорговле. Война против грязного промысла стала личным крестовым походом Кодрингтона. Он искренне полагал себя орудием Божьей воли.

Тем не менее, как и положено истинно религиозным людям, капитан прятал веру глубоко в душе и никогда не кичился ею, обходясь без ханжеских поз и библейских цитат. О Боге он упоминал лишь в молитве или в уединенных беседах на юте, полагая, что вера Робин нисколько не слабее. Она не хотела разрушать его иллюзий, ей нравилось открытое восхищение молодого человека, его уважение к ее священной миссии, и потом, если уж говорить правду самой себе, что в последние дни Робин делала все чаще, ей нравилось его лицо, голос и даже запах, отдававший дубленой кожей, а еще мехом выдры, которая когда-то жила у них дома в Кингс-Линне.

С Клинтоном было хорошо и спокойно — он был настоящий мужчина в отличие от молоденьких миссионеров и студентов-медиков, которых она знала прежде. От него исходило не греховное возбуждение, как от Мунго Сент-Джона, а что-то глубокое, основательное. Робин видела в нем христианского воина, героя, защитника, как будто смертельная схватка, на которую он спешил, была затеяна ради нее, с целью стереть все следы греха и искупить позор.

На третий день они миновали поселок на берегу бухты Альгоа, где пять тысяч британских поселенцев, высаженных губернатором Сомерсетом в 1820 году, до сих пор, как и сорок лет назад, едва сводили концы с концами на неблагодарной африканской земле. Пятна побеленных стен выглядели жалкими и незначительными среди бескрайних просторов воды, земли и неба, и Робин наконец уяснила, как необъятен этот континент и насколько ничтожны царапины, оставленные человеком на его поверхности. Впервые Робин пришла в ужас от своего безрассудства… Что ищет она, такая молодая и неопытная, на краю света? С моря дохнул резкий ветер, девушка плотнее закуталась в шаль. Африка, о которой столько мечталось в юности, смотрела на нее сурово и негостеприимно.

«Черная шутка» приближалась к месту встречи. Клинтон Кодрингтон стал молчалив и часто подолгу сидел один в каюте. Он хорошо представлял, что его ждет. Баллантайн при каждом удобном случае старался завести разговор о предстоящем поединке, всячески пытаясь отговорить.

— Вы избрали себе грозного соперника, сэр. Не примите за оскорбление, но скажу напрямую: я сомневаюсь, что вы сможете дать равный бой — как на пистолетах, так и на шпагах… Впрочем, держу пари, он выберет пистолеты.

— Вызов бросил он, — спокойно заметил Клинтон. — Мое оружие — сабля, ее я и выберу.

— Не думаю, — покачал головой Зуга. — Если вызов и был, что весьма спорно, то бросили его вы, сэр. Если поединок состоится, оружием будут пистолеты.

Спорили они каждый день. Баллантайн настаивал на своем.

— Забудьте об этом, сэр. Кто сейчас дерется на дуэли? Тем более с человеком, который с любой руки потушит пулей сигару у вас во рту! — Он убеждал: — Никакого вызова не было, капитан Кодрингтон, я там был и готов поклясться честью. — Пугал: — Вы потеряете офицерский патент, сэр. Адмирал Кемп отдал прямой приказ избегать столкновения, он только и ждет повода отдать вас под трибунал. — Уговаривал: — Черт возьми, какая будет польза — и вам прежде всего, — если вас застрелят на пустынном берегу у черта на рогах? Если Сент-Джон и в самом деле работорговец, дождитесь более удобного случая и захватите его!

Однако все аргументы отскакивали, как горох от стенки. Зуга решил подключить сестру. Войдя к ней в каюту, он сказал:

— Ты, похоже, имеешь на него влияние, сестренка. Неужели никак нельзя его отговорить?

— Капитан Кодрингтон хочет защитить свою честь, почему ты против?

— Ну… Он приятный малый, не хотелось бы, чтобы его продырявили.

— Иначе тебе будет непросто добраться до Келимане, так? — ехидно спросила Робин. — Истинно христианское милосердие.

Зуга пропустил обвинение мимо ушей.

— Сент-Джон на спор всадит пулю в любой его глаз. Ты сама видела, как он стреляет.

— Я считаю, что долг капитана Кодрингтона — уничтожить это чудовище. Господь на стороне правого.

— Судя по моему опыту, он на стороне того, кто стреляет первым и попадает в цель, — фыркнул Зуга.

— Ты богохульствуешь. — Робин поджала губы.

— Твое упрямство заслуживает настоящего богохульства, — бросил Зуга в сердцах и выскочил из каюты.

Он хорошо знал сестру и догадывался, что напрасно теряет время.

За устьем реки Кей британские владения заканчивались, дальше простиралось дикое ничейное побережье, где жили племена, вытесненные неумолимым наступлением белого человека. Там орудовали шайки дезертиров и бандитов, изредка попадались бродячие охотники, путешественники, торговцы.

Даже буры-переселенцы, которые продвигались в глубь страны в обход горного массива, отделявшего побережье от высоких равнин, обошли эти места стороной. Дальше к северу они повернули обратно, снова перевалили через горы и вышли на побережье, разгромив по дороге пограничные отряды зулусов. На плодородной прибрежной полосе буры жили до тех пор, пока в Порт-Наталь не вошел флот Капской колонии, откуда они бежали в свое время, спасаясь от британского владычества. Переселенцы вновь погрузились в фургоны и, гоня перед собой скот, переправились через горную цепь, которую они назвали Драконовыми горами. Землю, отвоеванную мушкетным огнем у зулусского короля Дингаана, пришлось покинуть.