Полет ворона
Шрифт:
И Ада, и родители Павла, особенно мать, отнеслись к такому решению детей в высшей степени благосклонно...
В ночь на Старый Новый год состоялась третья генеральная ассамблея штаба. Поначалу и Переяславлев, и Никитенко были настроены еще раз продлить операцию, но Тане удалось их разубедить. В рядах плательщиков появились признаки недовольства и нетерпения, пренебрегать которыми было опасно — народ горячий, был риск вместо ожидаемого навара получить в финале два трупа и пустые закрома. Кроме того, в ситуацию с каждым днем оказывалось так или иначе впутано все больше народу, а следовательно, она в любой день могла стать неуправляемой. А в-третьих, Ген-Петр и Илья окончательно зарвались и утратили чувство реальности: наряду с наркодельцами пытаются уже трогать за вымя цеховиков и торговую мафию, а у тех совсем другие завязки, и кто-то сверху вполне может подмять все дело под себя и оставить нас, в лучшем случае, с носом, а в худшем и без оного. Ее аргументы были приняты, и операция вступила в завершающую фазу.
Пятнадцатого января Таня в очередной раз поднялась по шикарной лестнице дома на площади Коммунаров, позвонила в дверь, привычно повертелась перед глазком, чтобы ее узнали и впустили.
— Чтo ты хoдишь-тo, как чмо? — приветствовал ее Ген-Петр. — Ладная вроде девка, и при деньгах теперь.
— Якуб прислал как всегда, — сказала Таня, усевшись перед столом и выгрузив на него объемистый пакет, — но просил передать, что больше ему столько отстегивать не в дугу...
Ген-Петр насупился. Таня достала из сумки большой коричневый конверт, крест-накрест заклеенный крепким скотчем.
— Это еще что? — хмуро спросил Ген-Петр. Сегодня он был в штатском: производить впечатление было не на кого. Все свои.
— Без понятия. — Таня пожала плечами. — Якуб сказал, вам интересно будет. У него еще есть. Если, значите согласитесь вместо башлей принимать...
Ген-Петр прощупал конверт, подергал за тугую ленточку, положил на стол и развернул пакет.
— А что же разнобой такой? — недовольно спросил он. В стопочке были и пятистенки, и четвертные, и червонцы, и даже пятерки с трешками попадались.
— Что было, — ответила Таня. — Да тут все точно. Пять рублей. Мы пересчитывали. — И отвела взгляд в сторону.
— А мы еще пересчитаем, — с недобрым лукавством сказал Ген-Петр. — Эй, Илья, где ты там? Иди помогать.
— Ну, считайте, коль охота. — Таня зевнула. — А я отолью пока.
Она вышла в коридор, где столкнулась с Ильей. Тот как бы невзначай провел рукой по ее бедру и облизнулся.
— Иди уж, красавчик, — сказала ему Таня. — А то хозяин сердиться будет.
— Это еще кто кому хозяин, — пробурчал Якобы-Волков, но послушно поплелся в гостиную.
Таня вышла в прихожую, на цыпочках подошла ко входной двери и отворила ее. В квартиру бесшумно втекли несколько крепких молодцов. Двое из них были в милицейской форме. Таня проскользнула мимо них на площадку. Там стоял Никитенко, еще двое мужчин самого серьезного вида и две перепуганные бабки, которых загодя определили в понятые за непроходимую тупость.
— Ну как они там? — шепотом спросил Никитенко.
— Гужуются. — Таня усмехнулась. — Капусту считают. Ты своим сказал, в какую дверь?
Никитенко кивнул,
— Начнем, пожалуй... Посмотришь комедию? —
Таня покачала головой. Никитенко обернулся к стоящим рядом и шепотом скомандовал: — Приготовились, товарищи.
И дал отмашку в раскрытую дверь.
Таня быстро спустилась на улицу. Тот процесс, который начался сейчас наверху, интересовал ее крайне мало. Ее волновал результат. А результат будет лишь через несколько часов: Никитенко — профессионал, и колоть этих умников будет постепенно, обстоятельно, убедительно и психологично.
К тому же Таня торопилась. Нужно было успеть заехать домой, переодеться, прихорошиться, прихватить несколько страничек, которые она утром перепечатала для Павла, и ровно в четверть восьмого быть у Мариинки — сегодня они идут на «Жизель».
Все прошло блестяще. Незадачливые вымогатели (Сильванский Геннадий Афанасьевич, сорока шести лет, бывший артист областного драмтеатра, уволенный за систематические нарушения трудовой дисциплины, и Волков Илья Соломонович, двадцати четырех лет, не работающий, инвалид третьей группы по общему заболеванию) сами попали в яму, которую вырыли для других. Правда, с рытьем, без их ведома, очень неплохо помогли, и яма получилась глубокой-глубокой. Прямо на месте им предъявили обвинение по восьми статьям: от мошенничества до хранения порнографии и антисоветской литературы (в конверте, взятом при понятых со стола в гостиной, оказались не только доллары и пакетик с морфином, но и номер «Плейбоя» со статьей о Солженицыне). Очухавшись от обморока, Илья тут же кинулся во всем сознаваться и активно топить компаньона. Ген-Петр проявил больше выдержки и поплыл только после того, как его ознакомили с постановлением прокурора об аресте и обыске, предъявили найденные в квартире форму полковника милиции, удостоверение на имя скончавшегося два года назад полковника Петра Петровича Кидяева с фотографией Сильванского и пистолет со сточенным бойком. Он попросил воды и возможности переговорить со следователем с глазу на глаз. Такая возможность была ему предоставлена. Сначала Сильванский заявил, что оказался жертвой хорошо спланированной провокации. Никитенко без особого труда доказал ему неконструктивность такой позиции. Тогда Сильванский принялся всячески выгораживать себя и валить всю вину на Волкова, потом встал в позу Робин-Гуда и начал распинаться о необходимости искоренения наркотической заразы и своей готовности внести посильный вклад в это благородное дело. Никитенко сухо поблагодарил его и заверил, что помощь следствию будет учтена на суде. И тут последовало то, ради чего, собственно, и затевалась вся операция: Сильванский понизил голос и предложил уважаемому Федору Устиновичу договориться.
После бурной преамбулы, в ходе дознания следователь виртуозно бросал Сильванского то в жар, то в холод, вознося из пучины отчаяния и страха к вершинам надежды и опуская обратно. В конце концов была названа сумма. Сильванский чуть со стула не упал: эта сумма значительно превышала капиталы его предприятия на сегодняшнее число. Он бухнулся Никитенко в ноги и принялся уверять, что таких денег ему в жизни не собрать.
В ответ ему была предъявлена скрупулезная летопись всех деяний фирмы «Лже-Кидяев и Якобы-Волков» за последние два месяца с точным указанием дат, лиц и сумм и очень точно названы величина и местонахождение капиталов в настоящее время. Конечно, эти капиталы до названной суммы не дотягивают, но есть же еще личное имущество: дача, «Москвич», однокомнатная квартира и наследственный антиквариат у Сильванского; а у Волкова великолепный трехкомнатный кооператив с богатой обстановкой. Движимое имущество и дачу можно ликвидировать путем прямой продажи (кстати, имеется эксперт, который готов устроить это дело без комиссионных), а квартиры — путем фиктивного обмена на выморочные комнаты в коммуналках (с этим тоже проблем не будет). И пусть Геннадий Афанасьевич, прежде чем вопить, что их грабят до нитки, подумает о единственно возможной альтернативе, при которой имущество все равно будет конфисковано полностью, а жилье окажется куда менее комфортабельным, чем самая задрипанная коммуналка, не говоря уже об удаленности от благ цивилизации. Геннадий Афанасьевич подумал и печально согласился.
Никитенко распорядился пригласить Волкова, которого помощники Никитенко уже основательно подготовили к этой беседе. Но когда Илья услышал, что придется расстаться с квартирой и всем ее содержимым, с ним случилась форменная истерика. Он рыдал, катался по полу и орал, что все это на самом деле принадлежит сестре, что он здесь только хранитель, что у Норы свои виды на квартиру и обстановку. Никитенко был готов и к этому. Он предложил Илье несложный выбор — или гнев мачехи (а ни на что более весомое она будет не способна, поскольку формально владельцем квартиры является он) и жизнь на свободе, в условиях, в которых живут миллионы честных советских тружеников, — или колония усиленного режима (а учитывая особенности личности и состояние здоровья уважаемого Ильи Соломоновича, можно не сомневаться, что он там и месяца не протянет, причем месяц этот будет для него неприятен во всех отношениях). Но и при втором варианте квартира со всем содержимым мачехе не достанется, а будет конфискована в пользу государства.
Илья скис и сделался ко всему безучастен. Никитенко взял с него липовую подписку о невыезде и под присмотром двух сотрудников оставил в уже не принадлежащей ему квартире, где продолжал работать «эксперт», в миру — директор элитарного комиссионного магазина на Невском, добрый знакомый Николая Николаевича. Все обнаруженные при обыске деньги и ценности лежали в большом опечатанном чемодане, помещенном покамест в запертую и тоже опечатанную кладовку. Никитенко и двое других сотрудников выехали вместе с Сильванским на его квартиру, где предстояло забрать остальное.