Полет Ящера
Шрифт:
Где-то он сейчас - бедолага атолл Бикини? Сколько рыбьих, насекомьих и животных душ унес тот безжалостный взрыв? Однако рука не дрогнула. Кто-то отважно подписал, кто-то нажал заветную кнопочку. Вот и с нами приключилось подобное. Стиснуло, скрутило и разорвало в едкую пыль, развеяло диссидентской взвесью по миру. И все равно оклемались. Вопреки всяческой логике.
Экстремафилы - бактерии, тяготеющие к агрессивным средам. То есть могут жить и в ином, но предпочитают огонь, соляную кислоту и серные нечистоты. В сущности, микробы тут ни причем. Это о нас - о колонии бактерий, именуемой человечеством. Экстремафилы…
Я достал из потайного холодильничка бутылку «Посольской», наполнил рюмку и выпил. Наверное, зря. Почему? Да потому что завтра была война. Завтра. И опять была. Жуткая
Любить ближнего своего… Как же это непросто, когда ты живешь на такой планете! Сдаем, видите ли, экзамен на сертификат зрелости! Полюбишь, уйдешь через дымоход в космос, а нет, - останешься на второй год, на третий и четвертый. Чтобы снова созерцать и созерцать, отыскивая образ чарующий и примиряющий, смазывая укусы несуществующим бальзамом, пытаясь поверить в то, чему доказательств нет и быть не должно. Потому что согласно Надюхиной логике - с доказательствами и последний дебил поверит. Да и не верой это будет уже назваться, - сделкой. А я… Я - всего-навсего Ящер. Ящер укушенный. И бальзама у меня нет, потому что нетерпение и глупость - вот два кита, на которых неустойчиво покачивается плоский, как тарелка мир. Маркс завещал дожидаться расцвета капитализма, когда созреет класс-могильщик, но Ульянов посчитал на пальцах и решил, что долго, что этак можно не дожить и не вкусить, и весь наш скороспелый капитализм, чуть поднатужившись, уложился в несколько месяцев. Смешно? Ничего подобного. Десятилетиями глотали, как должное. Такой уж талантливый народ! Зачем ждать, если можно не ждать? И в данном случае я тоже марионетка, принимающая правила игры, как должное. Единственная уступка - моя нейтральность по отношению к Ивану и ему подобным. Чудаки - они всегда инородцы, существа не от мира сего, этакие пятнадцатисуточники, угодившие в компанию рецидивистов. Гуляя рядом, в отличие от нас продолжают жить где-то в ином потустороннем измерении. Вот и пусть там остаются. Нечего их трогать, благо есть свои - в серых шкурках, слюняво-зубастых, с облезлыми хвостиками. Когда же свет перевернется, соскользнув с китовьих хребтов в пучину, то и разлетимся мы, должно быть, в разные стороны. Мы вниз, а они вверх. Адью-адье, братишки! И не попадайтесь нам больше на космических тропках! К чему вам земля, когда есть небо?
Снова булькнула бутыль. Пальцы стиснули хрустальную рюмочную ножку…
Очередной классический пример: один идиот спросил другого идиота: «Сколько людей из старого общества придется уничтожить, чтобы создать счастливое будущее?» Спрашиваемый не смутился и не задержался с ответом: «Необходимо думать о том, сколько их можно будет оставить.» Вот вам и вся человеческая философия. От Ромулы до наших дней…
Я прыснул, сопоставив одного Ромулу с другим, недоуменно уставился на бутылку. Половины уже не было, а остановиться я не мог. Хандра навалилась центнерами душного воздуха. И что-то надо было срочно делать, чтобы не сорваться, чтобы не выкинуть какую-нибудь сумасшедшую шутку.
Шаткая тень от моей фигуры без спроса качнулась. Грубо переломленная стеной и полом, она казалась уродливой и горбатой.
– Ну? А тебе чего?
– я взглянул на неё с ненавистью.
– Пошла к черту! Слышала, что я сказал!
Ее повело, потянуло неведомым течением. Словно водоросль она заколыхалась не в силах оторваться от моих ступней. Но черная голова успела таки дотянуться до настенного, зеркала, по плечи погрузилась в небытие серебристой амальгамы.
– Вот, значит, как! Интересно… - С рюмкой в руке я приблизился к зеркалу. Здорово, друзья! Вы меня видите, а я вас нет. Даже одного из вас - наиболее мне нужного - и того не вижу. А было бы здорово посмотреть, кто же я есть на самом деле! Не эта же хищная плоть, что привлекает женщин и заставляет трепетать мужчин!
Меня снова качнуло. Должно быть, от смеха. Обольститель женщин и враг мужчин!.. А ведь первое целиком и полностью вытекает из второго. Амосов уверял, что всегда и всюду будут привлекательны прежде всего здоровые, грудастые толстушки. Не знаю, как там насчет толстушек, но то, что хищники привлекательны, это точно. Работает примитивный инстинкт самосохранения. Потому как даже самые романтичные дамы понимают: дитеныш от кулакастой гориллы имеет больше шансов уцелеть, хотя… Тот же Иосиф с успехом доказал обратное. Этого рябого, невысокого человечка, с покалеченной рукой, слабоголосого и сгорбленного, по воспоминаниям Молотова, женщины просто обожали. А мужички от одного его прищуренного взгляда получали инфаркт. Какой же напрашивается вывод? А вывод такой. Все, что мы видим, лишь тень и отзвук настоящего. Аура - не аура, но что-то и впрямь существует помимо телесной оболочки, что тоже способно кусать и царапать, на расстоянии атаковать и обволакивать. Все мы - подобие спрутов, щупалец которых обычное зрение не видит. И только чутье временами подсказывает: не все, что ухватывается сетчаткой глаза, живет и здравствует на самом деле. Ой, не все! И как знать, возможно, более истинной полнокровной жизнью живут как раз наши фантомы, а мы лишь зыбкая их тень в этом насквозь иллюзорном мире.
Я опрокинул в рот очередную рюмку, с силой швырнул её в зеркало. Кувыркаясь, отчего-то удивительно медленно она пробила равнодушное серебро и точно в прорубь погрузилась в чернильную мглу. Зеркала уже не было, на меня смотрел черный провал прямоугольника, и на лице я ощущал явственное веяние могильного холода. Тьма приглашающе манила, и я знал, что именно в ней найду все интересующие меня ответы, подобно грибам-поганкам соберу их в лукошко, чтобы после вывалить в котелок памяти, сварить жутковатую похлебку, съесть и умереть от ужаса…
Те же американцы, говорят, грибов вовсе не собирают и не едят. А мы едим. И на кухоньках любим сидеть за прозрачными стакашками. Мы вообще многое делаем, чего не делают они. Хотя чего я на них взъелся? Из-за «Харбина»? Чепуха какая! Пропади он пропадом со всеми своими миллиардными оборотами! Просто у них тепло, а у нас холодно. Вот и все отличие между нами. Другая сторона Земли, вторая щека планетного личика. Врежь по одной, вторая тоже запунцовеет. Потому что они наши фантомы, а мы их тени. А иногда, наверное, наоборот.
Я шагнул в зеркало, и ноги по колено погрузились в мягкое. Жирный, чуть тепловатый пепел образовывал подобие сугробов, сажистые хлопья кружились в воздухе. Сумрачный горизонт, отсутствие всяческого неба. И только где-то далеко впереди всполохами мерцал крохотный костерок - зыбкий маячок, к которому я и стал продвигаться, глубже и глубже увязая в мучнистом пепле. Температурка здесь была ещё та! Как в какой-нибудь Сахаре. И в то же время было страшно холодно. Черт его знает, каким образом это сочеталось. Возможно, сместились шкалы и критерии, может быть, изменилась моя собственная температура. Зубы щелкали, выбивая дробь, руки приходилось прятать в карманы. Теперь я уже рвался к костру не из праздного любопытства. Мне необходимо было добраться до теплого, я жаждал согреться.
И пришло вдруг на ум странное: всю свою жизнь я только и делал, что остывал. До абсолютного нуля и много ниже, потому что абсолютного ничего нет и не было - хоть по Эйнштейну, хоть по фрактальщикам. Как писал Искандер, световое пятно, что дает костер, - это то самое жизненное пространство, что в действительности необходимо человеку. Все прочее - от лукавого, от бесовщины.
И снова неуместный смех всколыхнул грудь. Потому как и Бес, и Лука пребывали в числе моих давних клиентов. Бывших и сплывших. В ту же безотказную Лету. Забавно, но страшненькую эту речку по сию пору никто не осушил и не запрудил, не зарядил в трубы на нужды подземных городов. Как тысячелетия назад, мрачная и полноводная, она давала приют всем и каждому, с послушанием тягловой лошади доставляя многочисленных пловцов к океану безвременья.