Полёты в одиночку

Даль Роальд

– Вы всегда так едите апельсины? – поинтересовался я.

– Конечно.

– А можно спросить почему?

– Никогда не прикасаюсь пальцами к еде, – ответила она.

– Что, в самом деле?

– Ну да. С двадцати двух лет – ни разу.

– Для этого есть причина? – спросил я.

– Конечно. Пальцы ведь грязные.

– Но вы же моете руки.

– Но стерилизовать их я не могу, – сказала мисс Трефьюсис. – И вы тоже не можете. А на них полно всяких микробов. Пальцы – они такие грязные, отвратительные. Вспомните только,

что вы ими делаете!

Я перебирал в памяти всё, что делаю пальцами.

– Думать про это, и то невыносимо, правда? – сказала барышня Трефьюсис. – Пальцы – это всего лишь инвентарь. Садовый инвентарь тела, как лопаты и вилы. А вы лезете ими куда ни попадя.

– И как будто ещё жив, – заметил я.

– Ненадолго, – сказала она мрачно.

Я смотрел, как она ест апельсин, насаживая лодочки ломтиков один за одним на зубцы вилки и отправляя их в рот. Я хотел обратить её внимание на то, что вилка тоже не стерильна, но промолчал.

– На ногах пальцы ещё хуже, – неожиданно сообщила она.

– Простите?

– Хуже их ничего нет, – сказала она.

– А что плохого с пальцами на ногах?

– Самая отвратительная часть человеческого тела! – злобно объявила она.

– Хуже пальцев на руках?

– Никакого сравнения, – заверила она меня. – Пальцы рук – просто вонючие и сальные, но пальцы на ногах!.. Они словно ужи и гадюки! И говорить про них не хочу!

Я немного запутался.

– Но ими же не едят, – сказал я.

– А я и не говорила, что вы ими едите, – отрезала мисс Трефьюсис.

– Так что же в них такого ужасного? – настаивал я.

– Они будто червяки, выползающие из ноги, – скривилась она. – Ненавижу их, ненавижу! Смотреть на них не могу!

– Как же вы тогда стрижёте ногти на ногах?

– А я их не стригу, – отвечала она. – Ногти мне стрижёт мой мальчик.

Почему же она в таком случае «мисс», недоумевал я, если у неё есть мальчик? Незаконнорождённый, наверное.

– Сколько лет вашему сыну? – осторожно поинтересовался я.

– Нет, нет, нет! – вскричала она. – Вы совсем ничего не понимаете? «Мальчик», boy, – это слуга-туземец. Как вы можете этого не знать, если читали Айзека Дайнесена?

– Ах, ну да, конечно, – сказал я, припоминая.

Я машинально тоже взял в руки апельсин и начал его чистить.

– Нет! – содрогнулась мисс Трефьюсис. – Так вы можете подцепить какую-нибудь гадость. Возьмите вилку и нож. Ну, смелей. Попробуйте.

Я попробовал. Было забавно надрезать кожуру и снимать её по частям.

– Ну вот, – похвалила она. – Молодец.

– Много таких «мальчиков» работает на вашей плантации? – полюбопытствовал я.

– Человек пятьдесят, – ответила она.

– Они ходят босиком?

– Мои – нет. Ни один не выходит на работу без обуви. Мне это обходится в целое состояние, но дело того стоит.

Мне нравилась мисс Трефьюсис. Нетерпимая, умная, великодушная и интересная. Я чувствовал, что, если что, она в любую минуту придёт мне на помощь. Не то что майор Гриффитс – пресный, пошлый, заносчивый и недобрый, люди такого сорта без колебаний оставят тебя на съедение крокодилам, ещё и подтолкнут к разинутой пасти.

Оба они, конечно, были совершенно сумасшедшие. Все на этом корабле были со сдвигом. Но самым чокнутым оказался мой сосед по каюте А. Н. Сэвори.

Я заметил первый признак его ненормальности в тот вечер, когда наше судно находилось между Мальтой и Порт-Саидом. После обеда наступила липкая жара, и я прилёг на свою верхнюю койку, чтобы немного вздремнуть, перед тем как переодеваться к ужину.

Переодеваться? О да, разумеется. Все на корабле каждый вечер переодевались к ужину. Мужская особь строителя империи, где бы эта особь ни находилась – на привале в джунглях или же в море на вёсельной лодке, – всегда переодевается к ужину, то есть надевает белую сорочку, чёрный галстук, смокинг, чёрные брюки и чёрные лакированные туфли, чтобы быть при полном параде – и к чёрту климат.

Так вот, я лежал на койке, полуприкрыв глаза. Внизу одевался А. Н. Сэвори. В каюте было слишком тесно, поэтому мы переодевались по очереди. Сегодня вечером первым одевался он. Он уже повязал галстук-бабочку и надевал чёрный смокинг. Я в полудрёме следил за ним и увидел, как он достал из несессера картонную коробочку. Встал перед зеркалом над умывальником, открыл коробочку и запустил в неё пальцы. Достал оттуда щепотку белого порошка, которым тщательно посыпал плечи своего смокинга. Потом закрыл коробку и убрал её назад.

Внезапно с меня слетела вся сонливость. Что он задумал? Я закрыл глаза и притворился, что сплю. Подозрительное дело, думал я. С какой это стати А. Н. Сэвори посыпает смокинг белым порошком? И вообще, что это за порошок? Может, особые духи или магический афродизиак?

Я дождался, пока он уйдёт из каюты, соскочил со своей полки и почти без всяких угрызений совести залез в его несессер. «Английская соль» – гласила надпись на картонной коробке! И там действительно была английская соль! Ну и зачем ему посыпать себя английской солью? Он всегда казался мне странным типом, в нём чувствовалась какая-то тайна, хотя мне и не удавалось её раскрыть.

Под его койкой стояли чемодан и чёрный кожаный футляр. Чемодан был самый обыкновенный, а вот футляр меня интриговал. По размеру он походил на футляр для скрипки, но без выпуклой крышки. Просто прямоугольный кожаный пенал около трёх футов длиной с двумя крепкими медными застёжками.

– Вы играете на скрипке? – как-то спросил я его.

– Что это вам в голову взбрело? – отвечал он. – Да я даже на патефоне не играю.

Обрез у него там что ли, подумал я про себя. По размеру вроде подходит.