Полежаевские мужички
Шрифт:
Дрожь не давала Митьке выговорить и слова, того и гляди, прикусишь язык.
Он затоптался на месте, сделал вид, что греется. А у самого пот выступил, лицо покрылось испариной. Смахнул ее рукавом — и снова топтаться.
Ну, может, днем и разобрались бы, что к чему, по солнышку б повернули назад. Но еще неизвестно, какая погода ждет их завтра. А вдруг дождь занудит? Вдруг облаками все небо затянет? Что тогда?
И Алик, сообразительный мальчик, наконец разобрался, что Полярная звезда впереди:
— Ребята, мы же не туда шли..
— Ладно, не вякай, — осадил его Митька,
Самое главное, что шли, не сидели под деревом. А раз шли, да еще тем более по прямой, кругаля не делали, — где-нибудь да выскочили бы на приметное место. Не в Ночную, так в Козленков лог, не в Козленков лог, так на Широкую просеку, а не на Широкую просеку, так на Николинскую дорогу. Вешки куда-нибудь, но вывели бы. А вот под елкой-то остались бы ночевать, неизвестно, чем все закончилось бы. Так что, Алик, тебе лучше помалкивать. Володька оплошал, а кто на его месте оказался б глазастей? То-то и оно…
Шли не туда, а пришли туда, куда надо…
Конечно, лесом — без дорог-тропок — и по правильному б ориентиру они нахлебались бы киселя, пока б деревню свою не увидели.
А тут все же лог. Кошеный. Лог к реке выведет, река — к деревне. И по кошенине идти — не по кустам. Вот только мокрые штаны к ногам льнут и ноги мерзнут.
— А ну, штаны выжимать! — скомандовал Митька. — Снимай, снимай, не стесняйся.
Отжали воду, теплее стало. И услышали: а ведь журчит ручеек, бьется где-то водичка, не умолкая, катится.
Так куда ж они все-таки выбрались? В Козленков лог — о, это несусветная даль! — или в истоки Ночной — это тоже неблизко, но все же не в тридесятое царство?
По берегам ручья плотными зарослями стоял черемушник — кисти с ягодами прямо просились в рот. Но Митька шел, не тянулся к ним и, если они зависали над лицом, отодвигал их рукой — знал железное правило: не ешь черемуху в лесу, пить захочется. Конечно, вода здесь рядом, но вдруг выберутся они на проселочную дорогу и придется топать по ней до ближайшей деревни километров пятнадцать — умрешь от жажды.
Ребятам строго-настрого наказал: в нашем положении лучше перетерпеть. А не удержитесь — дело ваше. Как говорят, хозяин — барин.
Ручеек вывел к поляне. Поднялись на взлобок, чтобы определить, куда вывела их Полярная звезда, — и отлегло на сердце. Межаков хутор! Старый заброшенный сеновал стоит. Колодезный журавль тянется к небу, чета рябин и березок… Значит, и на самом деле в истоки Ночной умахали, в истоки речушки, которая из ночи бежит, с севера… Хорошо хоть, не миновали ее. Теперь семь верст по лесной дорожке — и Полежаеве. Ноги сами вынесут, земли не почуют.
Где-то далеко послышались выстрелы. Эхо раскатисто пронесло разрывистый грохот над лесом. Да это же их, грибников, ищут…
— О-го-го-го-о! — отозвался на залпы Митька. Они закричали хором, но их, наверно, не слышали и по-прежнему палили из ружей.
Алик было рванул бегом, но Митька остановил его:
— Подожди, хоть грибов отложим, а то прибежишь с пустой корзиной…
— Не нужны мне ваши грибы!
Он припустил бежать на выстрелы, не оглядываясь, будто оставлял за собою смерть.
В спину ему смотрела Полярная звезда, морозно-яркая, неулыбчивая. Самая надежная звезда, если сумеешь ее отыскать на небе, если у тебя на это хватит терпения.
Шкура неубитого медведя
Разведка донесла: Алик Макаров ходит за грибами по заросшим березняком закрайкам полей, по косогорам у речки, по склонам ложка, отделяющего полежаевские земли от николинских, по закустарившимся, затравеневшим канавам вдоль большака.
— Слаб в коленках, — сделал вывод из этой новости Вовка Воронин. Он сидел на ошкуренных еловых кряжах, сваленных под окнами Митькиной избы, и, вытянув босые ноги, деловито разглядывал растопыренные пальцы — наверное, искал занозу. Митька участливо склонился, чтобы помочь ему, но Володька утянул ноги к себе.
Разведка донесла еще и другое: Алик Макаров перед каждым встречным-поперечным хаял полежаевский лес. Он, мол, и неухоженный, он и угрюмый, он и такой-то, он и сякой-то — одним словом, проклятый. А вот в Улумбеке, в котором Алик жил до переезда в Полежаево, не лес, а художественная открытка. И указатели у каждой тропы прибиты: туда — «Солнечная поляна», туда — «Аэлита»… Да что же это за «Аэлита» у них? Оказывается, навес от дождя… Вот чудо так чудо: в лесу от дождя навесы… Да в лесу под любой елкой прячься — не вымочит. Нет, «Аэлит» понастроили. Тропинки веником подметаются. Дороги песком посыпаны — даже на велосипеде можно кататься. Через каждый километр печи-времянки поставлены — замерзнешь, можно отогреться, мокрую одежду подсушить. И главное, спички на шесточке лежат и дрова уже наготовлены — непогода застигла, огонь всегда разведешь.
— Врет, — скривил губы Володька. — Давно ли сам рассказывал, что в Улумбеке партизаны орудовали. Не под навесами же они у него сидели.
Митька молча пожимал плечами: кто его знает… Конечно, после войны прошло столько лет, что за это время могли и партизанские непроходимые буреломы облагородить. Но с другой стороны, что за нужда их облагораживать — указатели приколачивать, навесы строить… Лeca-то не парки, вон их сколько.
Так Алику мало еще этого вранья оказалось. Он чем больше рассказывал об Улумбеке, тем сильнее входил в раж. Я, говорит, на ваш полежаевский лес теперь насмотрелся. Я, говорит, теперь в него и ногой не ступлю: мне, мол, просто неприятно, что он у вас до такой степени запущенный и неприбранный.
Ну, ну, косорыльничай, думал Митька. В лес он, видите ли, шагу не сделает. Вот уж теперь все полежаевские осины, все березы и елки слезами обольются: Алик Макаров их позабыл-позабросил… Как без него и быть… Совсем от тоски завянут…
И Митька и Володька Воронин знали, что ларчик-то открывается просто: Алик Макаров действительно слаб в коленках. До того дня, пока они втроем не заблудились в лесу, Алик не клял полежаевские чащобы. Наоборот, только и знал, что канюнил: «Возьмите с собой за груздями», «Не забудьте, если за малиной пойдете».