Полицейская сага
Шрифт:
В ожидании того, что должно было произойти, Уиллу Генри стало не по себе.
– Доктор, уж не собираетесь ли вы делать покойному операцию?
Солз удивленно посмотрел на него.
– Я собираюсь провести детальное и тщательное вскрытие с последующей экспертизой. Мне казалось, что именно этого вы и хотите. Причем именно это вам и требуется. Вы ведь до сих пор не знаете, отчего он умер.
– Ну, он упал…
– Возможно, смерть действительно, наступила в результате падения, а возможно, и нет. Он мог умереть раньше, а со скалы могли сбросить его тело. И умереть он мог бесчисленным количеством способов.
Фрэнк Мадтер перебил его.
– Уилл Генри, именно так и положено все делать. Ведь пока что налицо только большой вопросительный знак,
– Извините, доктор, я вовсе не намеревался вмешиваться в вашу работу. И думаю, что у меня весьма поверхностное представление о том, как следует поступать в подобных случаях. Прошу вас, делайте то, что считаете необходимым.
Солз слегка улыбнулся, кивнул, повернулся, взял большой скальпель, вонзил его пониже подбородка и сильным движением произвел разрез до самого низа живота, остановившись лишь у скудной растительности на лобке. Хармон Эмерсон сдавленно всхлипнул. Уилл Генри был слишком потрясен и потому хранил молчание.
Солз сделал несколько быстрых надрезов на груди и шее, потом взял большие ножницы, срезал хрящи в местах соединения ребер с грудной костью и обеими руками раскрыл всю грудную клетку, вскрыв также и абдоминальную полость. Открылись все внутренние органы. Фаянсовое ведерко стало с шумом наполняться.
Потом Солз обрезал нижнюю челюсть и высвободил языковый мускул. Взявшись за кончик языка, он протащил его вниз через отверстие в шее. Схватившись за трахеи и делая точные разрезы скальпелем, он отделил сердце и легкие и бросил их в мойку.
Уилл Генри тупо произнес:
– Полагаю, джентльмены, что мое присутствие необязательно.
После этого он удалился в ритуальный зал погребального салона Ламара Мэддокса, а по пятам за ним проследовал зеленый Хармон Эмерсон. Оба плюхнулись в мягкие кресла.
Эмерсон опустил голову на колени и сдавленным голосом пробормотал:
– Мясники чертовы! Все они такие!
А Уилл Генри был слишком слаб, чтобы выговорить хоть слово.
Лишь когда Картер Солз съел почти всю жареную курицу, наступила передышка. Только какие-то приглушенные звуки да негромкое тиканье часов с маятником, стоявших в коридоре неподалеку от столовой, нарушали тишину в доме Фрэнка Мадтера. Над массивным обеденным столом висела большая хрустальная люстра, испускавшая слабый свет. За столом сидели четверо мужчин. Солз настоял на том, чтобы во время ужина не говорили о делах. Они с Фрэнком Мадтером вспоминали деньки, проведенные на медицинском факультете, и футбольные успехи Солза. Наконец, доктор Солз глубоко и удовлетворенно вздохнул и стал рыться в портфеле.
– Фрэнк, эта твоя цветная умеет жарить курицу! А более вкусного бисквита я в жизни не ел.
– Похоже, ты доволен, Картер. Если хочешь, оставь для нее на кухне какую-нибудь мелочь.
– Черт, я упомяну ее в своем завещании! Такой бисквит – это же образец вымирающего искусства. – Он раскрыл страничку с записями и полез в карман жилета за очками для чтения. – Итак…
Тут он посмотрел на Уилла Генри и Хармона Эверсона, которые почти ничего не ели, а сказали и того меньше. Уилл Генри до сих пор испытывал слабость.
– Перелом и смещение позвоночника на уровне второго и третьего позвонков.
– Мы не специалисты, доктор, – произнес Эмерсон, царапая карандашом в блокноте.
– Мальчишка сломал себе шею, скорее всего, в результате падения с обрыва.
– Скорее всего?
– Меня там не было, мистер Эмерсон. Я лишь делаю предположения по поводу того, что произошло с этим мальчиком, на базе имеющихся фактов. Дело в том, что такого рода нарушения в организме наступают, к примеру, и при повешении, но других следов повешения, как внешних, так и внутренних, не обнаружено. И если позволите мне продолжать и не будете перебивать, пока я не закончу, тогда я представлю вам наиболее квалифицированные догадки по этому поводу в сравнении с теми, которые сообщил бы вам кто-либо другой на юго-востоке Соединенных Штатов. Идет?
– Извините,
– Спасибо. Начну сначала и попытаюсь дать вам как можно более полную картину того, что произошло с мальчиком. И специально для вас, мистер Эмерсон, постараюсь выражаться на простом разговорном языке. – Эмерсон кивнул. – Мальчик был привязан за запястья и лодыжки к некому подобию стула, к примеру, это мог быть стульчак доватерклозетного образца, при этом он был неоднократно бит гибким, тяжелым инструментом, например, отрезком обычного резинового садового шланга. В какой-то момент по ходу избиения руки мальчика были отвязаны от стула и подняты над головой, где и были вновь связаны. Я говорю об этом потому, что на предплечьях меньше следов, чем на ребрах, а связать руки над головой понадобилось для того, чтобы, так сказать, убрать их с линии огня. И либо до, либо после этой процедуры его ставили на колени, чтобы побить или отшлепать предметом, напоминающим по форме доску или лопатку. Аналогичные следы и изменения в цвете кожи я наблюдал у ребят, проходивших процедуру посвящения в члены студенческой корпорации. По правде говоря, видел и похуже. Но это было не посвящение и не шутка. Это был допрос.
Уилл Генри так и подпрыгнул.
– Допрос?
– В шутку никого резиновым шлангом не бьют, а если целью мучителя является причинить как можно больше боли, то он воспользуется кучерским кнутом или розгой. Резиновым шлангом пользуется полиция.
– Полиция?
На этот раз подпрыгнул Хармон Эмерсон.
– Мне приходилось сталкиваться с этим в Коламбусе и в двух-трех других, более крупных городах. Этот метод воздействия принято называть «умеренной пыткой» и служит он для получения во время допроса сознательно утаиваемой информации. Метод болезненный, но при его применении кожа и кости остаются целы. Сегодня жертва подвергается избиению, а завтра в состоянии предстать перед судом. Конечно, это незаконно, и если полицейского уличить в применении подобного метода, ему можно предъявить обвинение в оскорблении действием, однако, «копы» не любят давать показания против других «копов», не более, чем врачи свидетельствовать против других врачей.
– Кстати, коль скоро мы заговорили о полиции, запястья мальчика могли быть не связаны, а защелкнуты наручниками. Отметины на запястьях отличаются от следов на лодыжках. Хотя я не представляю, как он мог убежать от мучителя, если руки у него были скованы наручниками. Но позвольте продолжать. На ногах имеются царапины, свидетельствующие о том, что перед падением он продирался через густой кустарник. Ступни сильно изранены, несмотря на то, что покрыты мозолями, так что перед смертью он, скорее бежал, чем шел шагом. Кстати, смею предположить, что это мальчик из бедной фермерской семьи, – мальчик восемнадцати-девятнадцати лет, у которого ступни ног все еще имеют мозольную подушку. Есть, кстати, и потертости. Возможно, какое-то расстояние он шел в непривычной обуви. Кожа на руках тоже очень грубая, ногти обломаны, и под ними краснозем, который он, по-видимому, не в состоянии был выскрести. Готов поспорить, еще за день-два до всего этого он работал на ферме.
– Так где я остановился? А наиболее вероятно то, что он упал с обрыва на бегу, не похоже, чтобы тело его туда притащили и сбросили. Скорее всего, он ударился головой, сломал себе шею и кость на левой руке и вывихнул левое плечо. Встать он уже не смог.
– Он не ел от полусуток до суток, хотя ему давали воду. Логично предположить, что он находился в заточении не более двадцати четырех часов. И я полагаю, что, за исключением серьезных ранений, причиненных падением, все прочие могут считаться поверхностными и несущественными. При этом нет указаний на то, собирался ли тот, кто его бил, убить его или даже нанести серьезное увечье, хотя осмелюсь утверждать, что тот, кто захватил его, вряд ли позволил бы ему бежать из опасения, что тот может обратиться в полицию. Мы также не знаем, что было бы дальше, если бы мальчик не сбежал. И следы на теле могли оказаться лишь прелюдией к чему-то более страшному.