Полицейские и воры. Авторский сборник

Уэстлейк Дональд Эдвин

«Он не хочет отказывать мне перед всеми, – подумал сумасшедший. – Не означает ли это, что Сондгард все знает?»

А теперь Дэниэлс собирался уйти из дома за пределы досягаемости. ТРУС? Дэниэлс, должно быть, знает, что его видят насквозь, что безумец готов покончить с ним. И сейчас Мэл, вероятно, боится. Он, должно быть, напуган так, как они всегда пугались, когда становилось слишком поздно. Значит, сумасшедший тоже возьмет с собой какую–нибудь дурочку и ускользнет из дома. И Сондгард позволит ему! Разве ЭТО не доказывает, что они равны?

Безумец

чувствовал растущее в нем смятение. Оно густело словно туман, просачивающийся через щель в деревянном полу. Кто являлся здесь его врагами, кто из этих людей? Сколько их? И как много они знают? До какой степени они равны друг другу?

Являлся ли Дэниэлс на самом деле агентом, или им был кто–то другой, кто–то, о ком сумасшедший даже не думал?

Может, Сондгард знает правду и скрывал ее, чтобы помочь эксперименту доктора Чакса? Или он в самом деле находился в затруднительном положении, ожидая отпечатка пальца, который может оказаться недостаточно хорошим?

Работали ли Сондгард и Дэниэлс вместе, или у старины Сондгарда вообще не было никакой связи с доктором Чаксом, или он сотрудничал с агентом доктора Чакса, не с Дэниэлсом, а с тем, кого безумец еще не смог разоблачить?

Возникало слишком много вопросов, слишком много неясностей. Сондгард ничего не сказал о втором убийстве; может быть, капитан обнаружил его мокрую одежду, но ничего не говорит об этом. Нет способа угадать, будет ли отпечаток пальца опасным. Нет способа узнать, как много Дэниэлс–Чакс рассказал Мэри–Энн Маккендрик, и действительно ли он что–то рассказал ей, и не поставил ли он в известность других людей?

Сам доктор Чакс сейчас мог находиться вне дома, в эту самую минуту он, возможно, смотрел телевизор, ожидая завершения эксперимента. В психиатрической лечебнице у них были окна, открываемые в одну сторону, этого никто не скрывал. А здесь они могли устроить и телевизионное слежение крошечными камерами, спрятанными в осветительных приборах или внутри стен.

Сумасшедший поднял глаза на лампу, висевшую над столом, и подумал: «Я смотрю сейчас в глаза доктору Чаксу? А он смотрит сейчас вниз прямо на меня и улыбается?»

Слишком много неясностей, слишком много неясностей.

Внутри него снова зашевелилось это существо, это создание, этот зверь. Второе «я», одолевшее его и убившее человека с фонарем. У сумасшедшего сохранились лишь очень слабые и отдаленные воспоминания о нем из прежних времен. Но в эти секунды оно снова задвигалось в нем, зашевелилось, стало подниматься, растягиваясь во все стороны, стремясь обрести контроль.

Напуганный безумец беспокойно дернулся. Он не может потерять власть над собой именно сейчас, безмозглое существо внутри него испортит всю игру, оно сделает что–нибудь очень глупое. У этого существа отсутствовал ум, оно подчинялось только своей секундной ярости. Если сумасшедший сейчас потеряет над собой контроль, он потеряет все.

«Только до трех часов, – подумал безумец. – Мне нужно сохранить

власть хотя бы до трех часов. Затем я все узнаю об отпечатке и пойму, что делать дальше, пусть тогда оно снова овладеет мной. Но мне придется приложить все усилия до трех часов, или я натворю что–нибудь».

Что–нибудь.

***

Это была уродливая гребная шлюпка. Во–первых, старая, во–вторых, окрашенная с точки зрения художества, а не здравого смысла. Белая краска покрывала шлюпку изнутри и снаружи толстым неровным слоем, напоминая Мэлу о деревянных панелях в старой и жалкой квартирке его в Манхэттене: их красили много раз, нанося краску слой за слоем, пока панели не испещрили пятна и вздувшиеся пузыри. Шлюпка выглядела так же, а от ее белизны слепило глаза.

И этот красный цвет. Ненормальному, красившему эту шлюпку, досталась, видно, банка красной краски, а парень явно относился к числу тех, кто ничему не позволяет пропасть даром. Поэтому шлюпка была со всех сторон окрашена толстым слоем неровной, вздувшейся пузырями краски, и поверх белого ненормальный нанес два или три слоя красной краски. Верхняя часть бортов лодки и сиденья тоже были красными. Досталось и веслам.

Это была очень некрасивая гребная шлюпка. Но она оказалась единственно доступной.

– Она принадлежала людям, владевшим этим домом и амбаром раньше, – объяснила Мэри–Энн. – Мы в некотором роде унаследовали ее.

– Я не представляю, зачем вы держите ее.

– Она плавает, это ее основное достоинство. Они стояли на узком коротком деревянном причале, выступавшем далеко в воду от края берега, принадлежавшего бару «Черное озеро». Позади них слева расположилась асфальтированная стоянка бара, а справа – площадка, заросшая карликовым кустарником, примыкающая к ближайшей рощице. За стоянкой и площадкой петляла дорога, а за дорогой возвышались сверкающий театр и ветхий дом.

Внезапно Мэлу в голову пришла идея, и он тут же ее озвучил:

– Они покрасили лодку тем, что осталось от ремонта дома.

– Я покрасила.

– Вы?

Девушка опустила глаза на лодку и грустно улыбнулась:

– Не самая лучшая работа, верно?

– Лучше бы вы покрасили дом.

– Довольно убого, да? – Мэри–Энн повернулась и взглянула на дом:

– Так или иначе теперь он выглядит еще более уродливо, чем раньше. Он стал похож на дом, населенный призраками.

– Точно. Залезайте.

Дэниэлс поддержал Мэри–Энн за руку, когда девушка осторожно спускалась в лодку, затем передал ей сумку с ленчем, собранным ими перед уходом. Мэри–Энн поставила ее (дно было сухим), после этого села на корме. Мэл отвязал конец веревки, бросил его в лодку и спустился так, чтобы оказаться между двумя веслами. Дэниэлс оттолкнул лодку от пирса, и Мэри–Энн, взглянув через плечо на дом, проговорила:

– Боб собирался покрасить дом этим летом. Он надеялся, что заработает достаточно денег. Но вполне возможно, что сезон у нас вообще не состоится.