Полина Прекрасная (сборник)
Шрифт:
– Мне не запрещен. Продолжай, говори.
– А близко от этой скалы лежит птица. Такая вот тоже: синющая, с черным. Глаза приоткрыты.
– Пернатая, значит, – сказала Тамара.
Полинина мама сглотнула ком в горле.
– Я вроде подумала: «мертвая птичка»…
– Размером какая?
– Кто?
– Птичка! Не я же!
– Размером? Ну, с лошадь.
– Как с лошадь?
– Да, с лошадь. А может, и больше. Огромный зверюга! Лежит и не дышит.
– А ты все в воде?
– Я
– Какого размера крыло?
– Я не помню. Но очень уж страшно!
– А вы все хотите, чтоб вам показали «Вокзал на двоих»? – Тамара откинулась в пышных подушках. – Послушал бы Фрейд, он бы сразу описался!
У мамы пропал скудный дар ее речи. Представив себе, как описался Фрейд, она замолчала и вся побелела.
– Тут я вылезаю, – шепнула она, – а там одни скалы. Ни берега нет, ничего. Только скалы.
– А эти, ракушки твои? Где они?
– Не помню. Наверное, обронила…
Тамара рывком погасила огонь, а дым облизнула с губы и задумалась.
– Забавненький сон, – прошептала она. – Готовься, моя дорогая, готовься…
– К чему мне готовиться, Томочка, а?
– К событиям, вот что. К большим испытаниям. Ракушки твои – это проще простого. Большой сексуальный желаемый символ. Опять же вода. Ты по горло в воде. Ну, тут комментировать нечего, ясно… А вот эта птица… Я думаю так: прямая опасность и есть эта птица. Писатель ваш этот, любовник. А кто же?
Вернувшись домой и заглянув в комнату дочери, чтобы убедиться, что бедняжка ее крепко спит, мама сказала себе:
– Еще мы посмотрим, кому тут опасность! Ишь, мертвым прикинулся! Птичка какая…
Утром той же самой пятницы, которая, как на грех, оказалась тринадцатым числом, Яков Сергеев, которого часто узнавали по телефону незнакомые люди, поскольку он выступал по радио, читая отрывки из своих произведений, позвонил в библиотеку, где работала Полина.
– Алферову вам? Подойдите, Полина!
– Ну, что? Я заеду тогда к четырем? – спросил он, однако невесело как-то.
Полина задумалась.
– Яков, не надо… Я вижу, что ты ведь не хочешь. Не надо…
– Хочу – не хочу, мы решили. Так я тогда, может быть, сыру возьму? Икорку купил. Тут заказ у нас был…
Писатель Сергеев звучал очень мрачно.
Приехали ровно к шести. Большой белый стол был накрыт на террасе, и магнитофон пел на полную мощь. Полинина мама сидела на стуле с таким молчаливым решительным видом, как будто слова этой ласковой песни ее и не трогали вовсе.
– «Дурманом сладким веяло, когда цвели сады…» – Сам голос на пленке был сладок: наверное, хорошая, милая женщина пела.
– Романс, – сказал мрачно писатель Сергеев. – С ума посходили на этих романсах.
– Да, ретро сейчас очень в моде, не спорю, – сказала печально Полинина мама и руку ему протянула, знакомясь: – Мадина Петровна.
– Нечастое имя, – промолвил Сергеев. – Татарское?
– Что вы? Какое татарское? Гора есть такая в Усуйской долине. Мадина. Гора. Вот отсюда и имя.
– А что за долина такая: Усуйская? – опять удивился капризный писатель.
– У вас нелады с географией, что ли?
– Да. И с географией тоже. Однако… – Сергеев достал из портфеля икорку. – Вот это к столу, так сказать. Очень свежая.
– Ах, это к столу? – И Полинина мама вдруг встала в красивую гордую позу. – К нам, знаете, чаще с цветами приходят…
– Хотел, – стиснул зубы писатель Сергеев. – Искал. Нет цветов. Еще не завезли.
Полина уже догадалась, что мама и Яков Сергеев друг друга не любят, но и отступать было некуда, поздно.
Мама между тем внимательно разглядела писателя и, найдя в нем сходство с бросившим ее мужем, огорчилась и закипела. Ну, сходство действительно было. Во-первых: очки. Хотя у мужа они были старомодными и круглыми, а у Якова Сергеева – по самому последнему требованию современности и в черной к тому же, тяжелой оправе. Но это не суть. Суть была в том, что и у мужа, и у писателя были похожие, низкие и влажные, голоса, на которые так падки женщины, молодые девушки, подростки вертлявого женского пола и даже старухи, которым, казалось, дай булку с изюмом – и все. А вот и не все! Старухи такие бывают влюбленные, так головы часто теряют, что ужас. Ведь ты же – старуха! Ну, зеркало есть у тебя или нет? Зачем в голове одни тряпки да мальчики? Зачем маникюр на себя налепила? А внуки там, правнуки или праправнуки ее не волнуют, такую старуху.
Итак: они сели за стол. Писатель Сергеев решил потерпеть: поганая баба, уйду и не вспомню. Нашлась кстати водка. Он выпил с дороги. Полинина мама едва пригубила. Полина пила только сок, притом с мякотью.
– И как у вас лето проходит, Иаков? – спросила сурово Полинина мама. – Не все же романы писать, я так думаю?
Полина чуть вся не сгорела, услышав, что мама сказала «Иаков» Сергееву. Здесь, вероятно, и крылся какой-то подвох.
– Для моей работы не существует ни времен года, ни часов суток, – ответил новоиспеченный Иаков. – Писатель, вообще, это дело такое…
Мать с именем в честь неизвестной горы его перебила:
– Иаков, зачем вам нужна моя дочь?
– Не надо об этом! – забилась Полина.
– Молчи! Молчи, Попелька! Если Иаков сейчас обьяснит свою роль в твоей жизни, то всем нам за этим столом станет легче. Я ведь воробей-то уж очень обстрелянный. – Она посмотрела с тоскою на сосны, в пушистых верхушках которых, чернея внутри золотистого летнего света, зачем-то дрались воробьи. – Мне, знаете, больше терять уже нечего. Вот дочь у меня – это все, что осталось. Ей только исполнилось двадцать, а вам?