Полина
Шрифт:
Тут каждый в какой-то неясной вине.
Тут вся человечность, терпенье сгорают.
Скорей бы приказ к наступленью, войне…
Недосягаемая
Я снова причастен к раздумьям о дивном.
Эскиз набросал, где удачный роман.
Сознанием жарким, большим и ретивым
лечу в неизвестный, столичный туман.
Средь сизого
сияет кудесница, что молода,
на радость родам, незаметному Богу,
как будто бы Спасская чудо-звезда.
Я грежу о ней, и ветвятся идеи,
летят или скачут; и их не догнать.
Раздольны и так высоки те затеи,
глубокие, что до конца не познать.
Мечтательной кистью рисую и крашу
события будущих дней и ночей.
Макаю в палитру, стаканы и чашу,
придумав имение, сад, сыновей…
И акт сотворенья уже неподвластен,
пылает пожаром на веси, версты.
Но женщина эта всекроющей масти.
И все мои думы – пустые мечты…
Елене Тукаловой
Внук Советского союза
Ясный пейзаж деревенского мая,
зелень полей и посадок, бугров,
свежие ветры от края до края,
сходки пернатых сарайных жильцов,
лёгкие вздохи до глуби, предела,
речка и пруд, и луга, и сады,
ток, рукодельники, сотня уделов,
труд и хозяйства на вкусы, лады,
волны земель и посевы, и всходы,
ржавые глины, домов благодать,
всюду потомки с исконным их кодом,
тёрн и берёзы и дюжина стад,
радуга лент и отрезков заборов,
избы и клети, ряды тополей,
крепость умов и богатства просторов,
песенность птиц и пролёты шмелей,
хлебно-молочные, мудрые нравы,
стать, трудолюбие, быль, красота,
белые оползни мела, как лава,
облачный пух, синева, чистота,
малое кладбище – знак долголетья,
ветви геройских и честных родов,
дикая яблоня, пир многоцветья…
Сельский Эдем – колыбель городов.
Крицыным Фёдору Митрофановичу и Екатерине Ефимовне
На подступах к Германии
Твердили нам – нет душ, всевышних,
а есть лишь долг и вождь земной.
Я верил в это, аж с излишком.
Но было это пред бедой.
Я много раз встречал спасенья,
везенья, акты всех чудес.
Я понял, люди в проявленьях
страшней, чем самый адский бес.
Так, с осознаньем зла земного
и с красной, чёрной верой в ложь,
в последний миг узрел я Бога,
когда в меня вошёл штык-нож.
Тогда мне стало вмиг спокойно,
в бойце увидел божий перст,
что дал погибнуть мне достойно,
и этим спас простую честь
от поруганья, плена, казни,
от мук, какие знал Христос…
Теперь смиренен я средь газов,
и под спиной соломы ворс.
Вокруг черно и гной слоями.
Минувший бой не дал вестей.
Я заслужил свой сон боями,
обрёл покой среди друзей.
Накрыт листком медали тонкой,
навесом тьмы меж братских снов.
Останусь я для всех потомков
в могиле на земле врагов.
Карее пёрышко
Карее пёрышко словом нарядно.
Точено твердью бумаг и годов.
Пишет изящно, логично, опрятно,
славно вещает без плат и трудов.
С верой и рвением лист гравирует,
будто танцуя, порхая под скрип,
в строчки вонзаясь, речами пируя,
вновь создавая святой манускрипт.
Вновь лаконично мотив излагает,
и с каллиграфией букв и письма.
В опыт и страсти свой кончик макает.
Почерк красив и приятен весьма.
Кажется, это перо от жар-птицы