Политэкономия войны. Как Америка стала мировым лидером
Шрифт:
По мнению М. Вустера, общественные работы (WPA) обладали крайне низкой эффективностью, «у критиков были все основания расшифровывать WPA, как «We Piddle Around», то есть «слоняемся без дела»», по его словам это та самая правительственная программа, которая породила понятие «boondoggle» (имитация полезной деятельности). В 1941 г. всего 59% бюджета WPA шло на оплату труда рабочих; остальное поглощала бюрократия и накладные расходы {187} .
X. Сенхольц обращает внимание на то, что закон Вагнера революционизировал трудовые отношения в Америке. Он вывел трудовые споры из юрисдикции судов и передал их в ведение нового федерального ведомства — Национального совета по трудовым отношениям. Все, что бы теперь ни сделал работодатель, становилось «несправедливой трудовой практикой»,
Многочисленные критики указывают на то, что «непрестанные нападки администрации Рузвельта — словом и делом — на бизнес, собственность и свободу предпринимательства», подрывали уверенность и активность частного бизнеса, что препятствовало выходу из Великой депрессии и «новому старту экономики» {191} . Усиление профсоюзов и введение минимума заработной платы в свою очередь сделало рынок труда менее гибким, что привело к дополнительному росту безработицы {192} . В конечном итоге, критики Рузвельта констатируют, что «Не свободный рынок привел к 12 годам агонии, а крупномасштабная политическая некомпетентность» [22] . {193} , {194} .
У. Черчилль в середине 1930-х г. также выступит с критикой реформ Ф. Рузвельта: «Разве может борьба в американской промышленности в этих условиях не закончиться общим ослаблением предпринимательства и гибкости, от которых зависит не только богатство, но и счастье современных сообществ?» — вопрошал британский лев{195}. Вместе с тем, У. Черчилль указывал на объективные трудности, с которыми пришлось столкнуться Ф. Рузвельту, и главная среди них состояла в том, что: «Доверие было подорвано… Для того, чтобы обеспечить богатство нации и достойную жизнь труженика, необходимо, чтобы капитал и кредит были в чести, становясь уважаемыми партнерами в экономической системе. Если с этим не соглашаться, то тому есть, конечно, русская альтернатива»{196}.
Ф. Рузвельт, по мнению У. Черчилля, пытался восстановить доверие путем нахождения альтернативного выхода из сложившейся ситуации: «Рузвельт и вправду — первооткрыватель, который пустился в путь столь же туманный, как путь Колумба, и на поиски столь же важные, что и те, которые привели к открытию Нового Света», «результатом его успешного труда станет подъем всего мира»{197}. В случае поражения Рузвельта на этом пути, полагал У. Додд, Америке грозили катастрофические последствия: «Если Рузвельту… суждено умереть раньше, чем значительная часть его свершений завоюет признание, в стране будет установлен режим (фашистской) диктатуры, который станет губительным для Соединенных Штатов…»{198}.
Ответ Рузвельта критикам и противникам его программы звучал в знаменитых речах президента, в том числе и его радиообращениях к нации — «Беседах у камина»:
«Мы не дадим себя запугать реакционным юристам и редакторам политизированных газет. Все эти крики мы уже слышали раньше. Когда более двадцати лет назад Теодор Рузвельт и Вудро Вильсон пытались исправить некоторые злоупотребления в жизни страны, один великий человек, председатель Верховного суда, Уайт сказал такие слова: «По моему мнению, большую опасность представляет укоренившаяся привычка противодействовать и перечить всему подряд, бездумно ссылаясь на Конституцию и тем самым создавая впечатление, что Конституция — это какая-то преграда на пути прогресса, а не широкая дорога, по которой подлинный прогресс только и может идти»{199}.
«Твердолобые консерваторы, а также те, кто теоретическими рассуждениями прикрывает собственные корыстные интересы, будут говорить вам об утрате личных свобод… Самые крикливые из них делятся на две категории: одни ищут политических выгод, другие — материальных… Нам не следует забывать, что человеческий род еще далек от совершенства и что эгоистическое меньшинство в любой сфере деятельности — будь то фермерство, финансы, бизнес или даже государственная служба, — всегда будет думать сначала о себе, а уж потом о ближних»{200}. В переполненном Мэдисон-Сквер-Гардене Рузвельт определял, что его противниками являются: «Бизнес и финансовые монополии, спекулятивный капитал, безудержные банковские дельцы… организованный отряд капитала»{201}. Он требовал: «Нам нужно прочное и постоянное благосостояние, а не временное благополучие одних слоев общества за счет других»{202}.
В своей речи 27 июня 1936 г. на стотысячном стадионе «Франклин Филд» Рузвельт повторял: «Это естественно и, возможно, в природе человека, что привилегированные принцы новых экономических династий, жаждущие власти, стремятся захватить контроль над правительством. Они создали новый деспотизм и обернули его в одежды легальных санкций. Служа им, новые наемники стремятся поставить под свой контроль народ, его рабочую силу, собственность народа. В результате обычный американец снова стоит перед теми проблемами, перед которыми стояли борцы за независимость страны… Эти роялисты экономического порядка согласны с тем, что отстаивание политической свободы — дело государства, но экономическое рабство, по их мнению, этого государства не касается. Они согласны, что государство должно защищать право гражданина голосовать, но они отрицают за государством право гарантировать гражданину право на работу и право на жизнь… Но мы считаем, что, если гражданин имеет равные права на избирательном участке, он должен иметь равные права и на рынке труда. Эти экономические роялисты жалуются, что мы стремимся сокрушить базовые американские установления. На самом деле они боятся, что мы лишим их власти. Наша приверженность американским установлениям требует от нас изменить этот порядок вещей. Зря они прячутся за нашим национальным флагом и за конституцией». Аудитория теперь слушала стоя. «Демократия, а не тирания, свобода, а не подчинение… Враг стоит внутри наших стен»{203}.
Оценивая политику Рузвельта, советский полпред в США Трояновский отмечал, что президент «конечно, хочет спасти капитализм и не имеет никаких социалистических идей, но считает, что найти выход из создавшегося положения нельзя на старом пути, а надо что-то сделать для широких масс…»{204}. При этом, замечал советский полпред, «Рузвельт старается все время быть на шаг впереди общественного мнения, чтобы возглавлять и двигать вперед. Но дальше этого шага не идет, и, может быть при американских настроениях эта тактика самая правильная»{205}.
По мнению министра внутренних дел США Г. Икерса цель Рузвельта заключалась не в том, «чтобы изменить систему, на почве которой они стоят, а в том, чтобы сохранить американский жизненный уровень и предотвратить страну от краха, неизбежного, если крупные монополисты по-прежнему будут отказываться идти на уступки организованным рабочим и не откажутся от незаконных монополистических привилегий»…{206}.
Однако на деле Ф. Рузвельт фактически менял систему осуществляя социалистическую революцию в США сверху[23]. Свою цель президент сформулировал следующими словами: «наше правительство думает о среднем гражданине, выражаясь старомодным языком, стремится к «наибольшему благу для наибольшего числа людей»»{207}. Ф. Рузвельт назвал американский вариант социалистической революции возвращением к «американизму». Смена названия определялась не только особенностями американской политэкономической модели, сколько — общественной культуры. Об этих особенностях достаточно красноречиво говорит одно замечание Дж. Стиглица: «В Соединенных Штатах назвать человека социалистом равносильно нанесению удара по больному месту»{208}.