Политическая биография Сталина. В 3-х томах. Том 2
Шрифт:
Словом, генсек сам и через лиц, близких к нему, не только строил глубоко эшелонированную линию обороны, но и готовил силы для предстоявших новых политических схваток. Он прекрасно понимал, что они неотвратимы. И не только в силу того, что его устремления к дальнейшему укреплению своих властных позиций неизбежно встретят сопротивление со стороны как открытых противников, так и части нынешних сторонников. Не менее, а скорее более важную роль играли факторы, касавшиеся генеральной стратегической линии, которая вызревала в его мозгу и которая, как он сознавал, обязательно натолкнется на противодействие. В том числе не в последнюю очередь со стороны так называемых правых в лице Бухарина, Рыкова, Томского и других.
Если оценивать политическую философию Сталина как единое целое, то следует констатировать: игра на противоречиях составляла один из важнейших компонентов ее составляющих. Один из крупнейших биографов Сталина И. Дейчер предпринял попытку дать своего рода философское, а если быть более точным, то — политико-психологическое объяснение этой двойственной политики Сталина, когда он заимствовал из арсенала своих противников те или иные лозунги и положения и использовал
181
Isaac Deutscher. Stalin. p. 298.
Эта оценка, возможно, и страдает некоторой упрощенностью и прямолинейностью, но она, тем не менее, отражает присущие сталинской политической стратегии черты. Прежде всего он не страдал формалистическим подходом к разного рода теоретическим формулам и положениям. Не был рабом догм. Всякого рода политические союзы, альянсы и коалиции генсек рассматривал через призму своих политических целей и интересов. На эту особенность сталинской политической философии вполне справедливо и обоснованно обратил внимание в своей небольшой по объему, но достаточно содержательной книге о внешнеполитических взглядах Сталина М. Александров. Возражение вызывает утверждение М. Александрова, согласно которому сталинская политическая философия основывалась отнюдь не на марксизме. Это, на мой взгляд, — явное упрощение, хотя в подходе к ряду серьезных проблем генсек не останавливался перед тем, чтобы перешагнуть через косность и классовую узость ряда теоретических положений марксизма-ленинизма [182] .
182
См. М.В. Александров. Внешнеполитическая доктрина Сталина. Canberra. 1995. р. 135.
По моему разумению, объяснение известной политической лабильности Сталина имеет под собой серьезные основания. Хотя, конечно, утверждать, что Сталин вообще не мыслил в рамках марксистских категорий, — неверно. Он часто сам оказывался в плену тех или иных марксистских догм. Но в целом верх в его политических воззрениях брал здравый смысл, или прагматизм, как принято выражаться ныне.
Подытоживая рассмотрение данного исторического отрезка времени в политической биографии Сталина, следует заметить, что в сталинский период и в так называемый брежневский период (до наступления перестройки) этому этапу его деятельности давались в целом схематические, однобокие, а потому и далекие от истины оценки. Так, официальная история КПСС констатировала: «Съезд осудил неверие оппозиционеров в возможность победы социализма в СССР, показал несостоятельность их утверждений, будто политика партии после X съезда была сплошным отступлением, разоблачил капитулянтский характер установок оппозиции по коренным вопросам социалистического строительства. Опираясь на ленинскую оценку государственных предприятий как предприятий последовательно социалистического типа, съезд разоблачил ревизионистские измышления «новой оппозиции» о преобладании госкапитализма в советской промышленности… XIV съезд ВКП(б) имел важное значение для укрепления коллективного руководства партией, показав, что за годы революции выросли и выдвинулись воспитанные Лениным новые кадры, твердо стоявшие на позициях марксизма-ленинизма. Идейно разгромив «новую оппозицию», съезд продемонстрировал нерушимую сплоченность Коммунистической партии, ее боевой дух, готовность повести советский народ к новым победам в борьбе за социализм» [183] .
183
История Коммунистической партии Советского Союза. Т. 4. Книга первая. С. 424.
Вся эта риторика относительно укрепления коллективного руководства, якобы ставшего важным итогом съезда партии, мягко говоря, далека от действительности. Более того, она по форме вроде бы и верна, а по сути своей прямо противоположна. Факты говорят о том, что в это время шел не процесс укрепления коллективного руководства, а совсем противоположный процесс — процесс постепенного упрочения личной власти генсека. Это настолько очевидный факт, что его можно принять как политическую аксиому, не требующую доказательств. Постоянно возникавшие на всем протяжении истории партии разговоры о коллективном руководстве, как правило, являлись лакмусовой бумагой, свидетельствовавшей лишь об одном — о разрастании внутренней борьбы за власть. Какой период ни возьми, факты подтвердят справедливость данного утверждения. Коллективное руководство играло роль некоего фигового листка, камуфлировавшего становление единоличного лидера в партии.
И такие явления не были эпизодическими или случайными. Уже одно это заставляло относиться к ним более чем критически. В данном контексте мне кажется уместным привести мнение американского автора А. Улама: «Принимая во внимание не только личность Сталина, но и природу советской политики в середине 20-х годов, не было шансов на то, что коллективное руководство страны станет постоянной чертой российского революционного режима. Как природа не терпит пустоты, так и коммунизм не терпит разделенного руководства. Власть Сталина над партией в 1926 году была уже значительно большей, чем та, которую имел когда-либо Ленин. Не было никакого реального шанса отстранить или снять его посредством нормальных процедур, т. е. путем голосования в Центральном Комитете или на съезде партии» [184] .
184
Adam. В. Ulam. Stalin. p. 258–259.
Другой видный специалист в области истории советской России, в особенности истории большевистской партии, Б.И. Николаевский держится той точки зрения, что в середине 20-х годов имелась реальная возможность вполне легитимного устранения Сталина с поста генсека. Он ссылается на то, что, помимо открытого политического противостояния Сталина с Троцким, Зиновьевым и Каменевым у генсека отнюдь не идиллически складывались и отношения с Бухариным и Рыковым. Б. Николаевский ссылается на слова Бухарина, якобы сказанные Троцкому: «Первое качество Сталина — леность. Второе качество — непримиримая зависть к тем, кто знают и умеют больше, чем он. Он и под Ильича вел подпольные ходы» [185] . Что же касается отношений Сталина с Рыковым — преемником Ленина на посту главы советского правительства — то и они не отличались особым дружелюбием. Как свидетельствует один американский журналист, имевший беседу с Рыковым, последний выражал свое возмущение «гангстерскими» приемами партийной работы генсека [186] .
185
Лев Троцкий. Моя жизнь. С. 429.
186
Reswick William. I dream revolution. Chicago. 1952. p. 118.
На основе вышесказанного Б. Николаевский делает следующее обобщение:
«Поэтому есть много оснований считать, что если бы вопрос об организационных методах Сталина был бы поставлен перед Политбюро в его чистом виде, не связанном политическими проблемами, а самостоятельно, как вопрос о создании предварительных условий, обеспечивающих нормальное функционирование партийного коллектива, то в Политбюро не нашлось бы никого, кто пожелал бы выступить в защиту Сталина.
Из этого, конечно, не следует делать вывода, будто диктатура могла бы сохранить единство своей правящей головки на длительный период. Внутренних противоречий в стране имелось слишком много, а потому взрыв старой верхушки был неотвратим. Но этот взрыв пришел бы в какой-нибудь иной форме. Во всяком случае в 1925 г. объединение этой верхушки для устранения Сталина было бы вполне возможным и совсем не трудным. Надо было только твердо и определенно взять соответствующий курс, обособив этот организационный вопрос от всех вопросов внешней и внутренней политики» [187] .
187
Б.И. Николаевский. Тайные страницы истории. М. 1995. С. 179.
Можно соглашаться или не соглашаться с приведенными выше двумя оценками, принадлежащими перу совершенно различных авторов, но приходится признать, что в их словах есть немалая доля правды. В дальнейшем я еще буду касаться вопроса о степени вероятности так называемого легитимного варианта отстранения Сталина от должности Генерального секретаря. Здесь же мне представляется уместным затронуть лишь один аспект этой вообще чрезвычайно сложной и вместе с тем чрезвычайно интересной проблемы — какие мотивы: политические или личного свойства — могли послужить реальной основой для постановки вопроса об устранении Сталина с поста генсека. В зависимости от того, на чем мы будем делать акцент, мы получим и соответствующий результат. Можно, конечно, соединить оба эти мотива воедино, тем самым придав им дополнительную силу убедительности. Однако реальная канва политических процессов того времени протекала в иных измерениях, чем нам представляется сейчас с высоты прошедших десятилетий.
Мотивы личного соперничества, а то и просто склоки внутри партийного руководства, бесспорно, играли отнюдь не второстепенную роль и сами по себе являлись одной из главных побудительных причин, будировавших постановку вопроса об отстранении генсека с его поста. Но все-таки, мне кажется, нужно вникать в проблему глубже и видеть не одни лишь мотивы личной борьбы за власть. В конце концов власть — особенно в условиях тогдашней советской России — была не самоцелью, а лишь средством, орудием проведения в жизнь разрабатываемого генерального курса и определенных политических установок. И знакомство с материалами всех партийных форумов тех лет, а также свидетельства очевидцев, в том числе и таких, как Троцкий, однозначно приводят к выводу: все упиралось в борьбу вокруг политической линии партии. Именно эта борьба служила той динамичной силой и основой, на которой развертывалось личное противоборство различных политических фигур на тогдашнем партийном и государственном Олимпе. Признав это, мы не можем уйти от признания того факта, что борьба за личную власть являлась производной от этой первой и решающей причины.