Политические портреты. Л. Брежнев, Ю. Андропов

Медведев Рой Александрович

Председатель Комитета госбезопасности Андропов» [193] .

Всего через неделю Андропов написал второе письмо в ЦК КПСС на ту же тему. В нем говорилось: «Секретно. ЦК КПСС. 17 октября 1970 г. В Комитет госбезопасности продолжают поступать материалы о реагировании представителей интеллигенции на присуждение Солженицыну Нобелевской премии. Многие деятели литературы, науки и искусства выражают возмущение, считая, что решение Нобелевского комитета продиктовано исключительно политическими соображениями. Украинский литературовед А. Трипольский: “Присуждение премии Солженицыну – это еще одна идеологическая диверсия против нас”. Кинорежиссер студии “Мосфильм” М. Анджапаридзе: “Солженицын – писатель хороший, но Нобелевской премии он недостоин”. Прозаик Е. Пермитин: “Вопрос с Солженицыным – это не литература, а политика, о которой нас не спрашивают. Здесь мы не решаем”. Некоторые творческие работники при этом высказывают суждения о поездке Солженицына в Швецию и комментируют наши возможные ответные меры.

193

Известия. 1992. 25 марта.

Отдельные писатели восприняли присуждение премии Солженицыну с удовлетворением. Ленинградский прозаик Д. Дар (муж В. Пановой): “Вопреки всем провокациям Фединых, Соболевых, Михалковых

русская литература еще раз получила всемирное признание. У нас с Верой Федоровной (Пановой) сейчас просто праздник. Весть о всемирном признании писательского и нравственного подвига Солженицына была воспринята с ликованием и счастьем”. Писатель Ю. Нагибин: “Присуждение Нобелевской премии Солженицыну поможет нам в борьбе против консерваторов”. Писатель В. Каверин, признав присуждение Солженицыну премии справедливым, подчеркнул вместе с тем политический характер этой акции: “Решение Нобелевского комитета – это вызов, который брошен нам, и сделан он вполне сознательно”. Солженицын в настоящее время проживает на даче виолончелиста М. Растроповича и свое отношение к премии подтвердил в телеграмме в адрес Шведской академии: “Вашу телеграмму получил, благодарю. В присуждении Нобелевской премии вижу дань русской литературе и нашей трудной истории. К традиционному дню намерен приехать в Стокгольм для личного получения”. Сообщается в порядке информации.

Председатель Комитета госбезопасности.

Андропов» [194] .

В письме КГБ от 29 октября был приведен еще с десяток откликов писателей и ученых о присуждении Солженицыну Нобелевской премии, но здесь появилась и новая тема. Андропов сообщал в ЦК КПСС, что Солженицын считает возможной свою поездку в Стокгольм для получения Нобелевской премии. «Комитет государственной безопасности полагает, что в случае официального обращения Солженицына с ходатайством о выезде в Швецию для получения Нобелевской премии можно было бы пойти на удовлетворение его просьбы. Что касается вопроса об обратном въезде в Советский Союз, то его следовало бы решать в зависимости от поведения Солженицына за границей. Если Солженицын решит остаться за рубежом, то принимать какие-либо меры к его возвращению в Советский Союз, по нашему мнению, вряд ли целесообразно. Председатель Комитета госбезопасности Андропов» [195] .

194

Известия. 1992. 25 марта.

195

Кремлевский самосуд: Секретные документы Политбюро о писателе А. Солженицыне. М., 1994. С. 103–104.

В конце ноября 1970 года в КГБ подготовили проект Указа Президиума Верховного Совета СССР о «выдворении Солженицына из пределов СССР» и лишении его советского гражданства. Желание избавиться от писателя было настолько велико, что Генеральный прокурор СССР Р. А. Руденко и Андропов поясняли в одной из записок секретарям ЦК КПСС: «Проживание Солженицына в стране после вручения ему Нобелевской премии укрепит его позиции и позволит активнее пропагандировать свои взгляды… Выдворение Солженицына из Советского Союза лишит его этой позиции – позиции внутреннего эмигранта и всех преимуществ, связанных с этим… Сам же акт выдворения вызовет кратковременную антисоветскую кампанию за рубежом с участием некоторых органов коммунистической прессы… Взвесив все обстоятельства, считали бы целесообразным решить вопрос о выдворении Солженицына из пределов Советского государства».

Как известно, Солженицын решил воздержаться от поездки в Швецию. Он завершил в 1970 году работу над романом «Август 1914-го». Подготовка к его изданию началась сразу же в нескольких странах; в Москве у друзей и знакомых писателя появились машинописные копии новой книги. КГБ продолжал следить за всеми действиями и передвижениями Солженицына и его встречами. В записках КГБ фиксируются его встречи с А. Твардовским и Л. Копелевым, с Л. К. Чуковской и М. Ростроповичем и другими. Особое внимание было уделено встречам и беседам Солженицына с известным немецким писателем Генрихом Бёллем. Некоторые информационные записки удивляют своей мелочностью. КГБ информирует Политбюро обо всех подробностях конфликта писателя с его первой женой Н. Решетовской, о «связи» с Натальей Светловой, у которой родился первый, а затем и второй сын от Солженицына. На самом высшем уровне решается вопрос о получении Солженицыным части его премии в форме валютных сертификатов, о попытке писателя получить московскую прописку. Желание Солженицына купить за валюту кооперативную квартиру в Москве встретило решительное возражение КГБ. Любопытно, что вокруг этого «квартирного вопроса» в руководстве страны возникли разногласия. Против позиции и политики КГБ в отношении Солженицына выступило Министерство внутренних дел СССР. Министр внутренних дел Николай Щелоков, отношения которого с Андроповым складывались не лучшим образом, направил Л. Брежневу большую записку «К вопросу о Солженицыне». «В истории с Солженицыным, – писал Щелоков, – мы повторяем те же самые грубейшие ошибки, которые допустили с Борисом Пастернаком… Солженицын стал крупной фигурой в идеологической борьбе. Это реальность, с которой нельзя не считаться. Ни замолчать, ни обойти этот факт нельзя… Объективно Солженицын талантлив. Это – явление в литературе. С этой точки зрения он представляет безусловный интерес для Советской власти. Было бы крайне выгодно, чтобы его перо служило интересам народа. При правильном решении “проблемы Солженицына” вполне реальной является задача поворота его творческих интересов в сторону тематики, безупречной в идеологическом отношении… Солженицыну нужно дать срочно квартиру. Его нужно прописать, проявить к нему внимание. С ним должен поговорить кто-то из видных руководящих работников, чтобы снять у него весь этот горький осадок, который не могла не оставить травля против него. За Солженицына надо бороться, а не выбрасывать его. Нашим издательствам пора понять, что в настоящее время надо не отвергать литературные произведения, а трансформировать их. В данном случае надо не публично казнить врагов, а душить их в объятиях. Это элементарная истина, которую следовало знать тем товарищам, которые руководят литературой» [196] . Брежневу очень понравилась записка его доброго приятеля Щелокова, он ее внимательно прочел, подчеркнув многие фразы. Своему помощнику Цуканову Брежнев написал: «Эту запись иметь временно у себя. Л. Брежнев». Никого из членов Политбюро с запиской Щелокова Брежнев знакомить не стал, но и попыток «задушить Солженицына в своих объятиях» генсек не предпринимал. В начале 1970-х годов Н. Щелоков дружил с Мстиславом Ростроповичем, жена которого Галина Вишневская была родственницей жены Щелокова. Их дачи находились по соседству в поселке Жуковка. Здесь же на даче Ростроповича месяцами жил тогда и сам Солженицын. Несмотря на столь высокую протекцию, никакой квартиры писатель в Москве не получил. Даже после официальной регистрации брака со Светловой в московской прописке ему было отказано.

196

Кремлевский самосуд. С. 169–172.

Вопрос о выдворении Солженицына из СССР обсуждался на всех уровнях и в 1972 году. 30 марта этот вопрос подробно рассматривался на заседании Политбюро. Некоторые из членов Политбюро настаивали на немедленном выдворении писателя из страны. Однако А. Косыгин не хотел, чтобы ответственность за решение брало на себя Политбюро. «Вопрос, связанный с Солженицыным, – сказал Косыгин, – это частный вопрос. Солженицын перешел все рамки терпимого, все границы, и с этим должен решать вопрос сам т. Андропов в соответствии с теми законами, которые у нас есть. А мы посмотрим, как он эти вопросы решит. Если неправильно решит, то поправим его» [197] . Но Андропов не хотел брать на себя всю ответственность. В апреле 1972 года Политбюро еще раз обсудило вопрос о Солженицыне, однако решение не было принято.

197

Кремлевский самосуд. С. 169–172.

В 1973

году КГБ продолжал внимательно следить за работой и поведением Солженицына. «Действия Солженицына контролируются…» – говорилось в одной из записок Андропова в ЦК КПСС. В материалах КГБ приводятся выдержки из бесед писателя с его неродным сыном Дмитрием, что свидетельствовало о прослушивании квартиры Светловой, где жил в это время Солженицын. Особый интерес КГБ проявляет к знакомым Солженицына в Ленинграде. В этой связи в материалах КГБ появляются имена не только литературоведа Ефима Эткинда, но и пенсионерки Е. Воронянской, которая обнаруживает хорошее знание текста «Архипелага ГУЛАГ». За Воронянской было установлено более пристальное наблюдение. Одновременно КГБ начал готовить возбуждение уголовного дела на Солженицына. В начале августа провели обыск на квартире еще одной ленинградской знакомой Солженицына Н. Ф. Пахтусовой. Среди многих изъятых при обыске материалов были найдены краткие конспекты «Архипелага», принадлежавшие перу Воронянской и Пахтусовой. Почти сразу же после этого обыск был проведен у Воронянской. Начались допросы обеих женщин. По их показаниям прошли новые обыски, и наконец КГБ достиг поставленной цели – обнаружил огромную рукопись «Архипелага ГУЛАГ» или ее полную фотокопию. Через несколько дней Воронянская покончила жизнь самоубийством. В записке Андропова в ЦК КПСС об этом было сказано следующее: «По результатам обыска Воронянская была допрошена и дала показания о характере знакомства с Солженицыным, поручениях, которые выполняла по его просьбе, подробно рассказала о содержании романа “Архипелаг ГУЛАГ”. Прибыв с допроса домой, Воронянская пыталась покончить жизнь самоубийством, но принятыми мерами попытка была предотвращена. В дальнейшем Воронянская пояснила, что причиной к этому послужил тот факт, что она дала показания, направленные против Солженицына. Воронянская была помещена в больницу для приведения ее в нормальное физическое состояние, однако, будучи выписанной оттуда 23 августа 1973 года, находясь в своей квартире, покончила жизнь самоубийством через повешение. По линии органов госбезопасности г. Ленинграда приняты меры к локализации возможных нежелательных последствий, и 30 августа 1973 года Воронянская похоронена своими родственниками. В связи со смертью Воронянской близкие знакомые Солженицына в Ленинграде проявили серьезное беспокойство о ее архиве, в особенности потому, что в органы безопасности может попасть “Архипелаг ГУЛАГ”, обнаружение которого крайне опасно, по их мнению, для дальнейшей судьбы Солженицына. Принятыми мерами удалось обнаружить и изъять архив Воронянской, в том числе роман “Архипелаг ГУЛАГ”. О нем будет доложено специально. Председатель Комитета госбезопасности Андропов» [198] .

198

Кремлевский самосуд. С. 250–251.

Смерть Воронянской и изъятие «Архипелага» сохранить в тайне от Солженицына было невозможно. Он говорил многим из друзей, что эта главная книга будет опубликована только после его смерти или в случае ареста. Но и изъятие рукописи «Архипелага» создавало угрозу для писателя, и он решил как можно быстрее опубликовать книгу, фотокопии которой давно уже находились у адвоката в Швейцарии. В мемуарных записках Солженицын писал: «Выкопан был “Архипелаг”, и худые вести не сидят на насесте – 1 сентября пришли мне сказать об этом, ещё не совсем точно. 3-го уже наверняка… Жаль было бедную опрометчивую женщину с её порывом – сохранить книгу лучше меня, и вот погубившую – и её, и себя, и многих. Но достаточно уже учёный на таких изломах, я в шевелении волос теменных провижу: Божий перст! Это ты! Благодарю за науку! …Разве я бы сам решился? Разве понял бы, что пришло время пускать “Архипелаг”? Наверняка – нет, всё так же бы – откладывал на весну 75-го, мнимо-покойно сидя на бочках пороховых. Но перст промелькнул: что спишь, ленивый раб? Время давно пришло и прошло – открывай!!! 3-го вечером я узнал, 5-го вечером посылал не только извещение о взятии “Архипелага” – но распоряжение: немедленно печатать» [199] .

199

Солженицын А. Бодался теленок с дубом. Париж, 1975. С. 374, 377.

Подготовка «Архипелага» – огромной по объему и трудной для перевода книги – не могла стать быстрым делом. Однако русскоязычный вариант первого тома можно было издать быстро, а кроме того, отдельные главы начали переводиться для публикации в наиболее известных газетах и журналах – в США и в странах Западной Европы. Точного графика работы не знали ни в КГБ, ни в окружении Солженицына, но было ясно – речь идет всего о трех-четырех месяцах.

10 сентября 1973 года КГБ распространил по отделам ЦК КПСС и по своему особому списку краткую – на 20 страницах – аннотацию «сочинения Солженицына “Архипелаг ГУЛАГ”», слово «роман» в документах КГБ уже не употребляется. В сентябре и октябре Андропов направил в ЦК КПСС несколько записок по «делу Солженицына». Председатель КГБ настойчиво убеждает своих коллег по Политбюро, что высылка Солженицына в одну из западных стран будет наиболее правильным решением. Это предложение встретило возражения у некоторых советских лидеров, которые настаивали на более суровом наказании. Брежнев колебался, решили создать специальную комиссию ЦК КПСС для изучения дела. Между тем Солженицын осенью 1973 года почти ежедневно встречался с иностранными корреспондентами в Москве, давал интервью, «вел встречный бой». «В первый раз, – писал он в декабре 1973 года в своих записках, – выхожу на бой в свой полный рост и в свой полный голос. Для моей жизни – момент великий, та схватка, для которой я, может быть, и жил… Не то ли время подошло наконец, когда Россия начнёт просыпаться? …Вероятно, опять есть ошибки в моём предвидении и в моих расчётах. Еще многое мне и вблизи не видно, ещё во многом меня поправит Высшая Рука. То и веселит меня, то и утверждает, что не я всё задумываю и провожу, что я – только меч, хорошо отточенный на нечистую силу, заговорённый рубить её и разгонять. О, дай мне, Господи, не переломиться при ударе! Не выпасть из руки Твоей!» [200] .

200

Солженицын А. Бодался теленок с дубом. С. 407–408.

В записке Андропова от 12 декабря, напротив, чувствовалась некоторая неуверенность. Чтобы выслать писателя из Советского Союза, нужно было и согласие какой-либо из западных стран. Между тем неофициальные запросы на этот счет оставались без ответа. Как пояснял Андропов, «имеющиеся материалы дают полное основание привлечь Солженицына к уголовной ответственности по статье 70 УК РСФСР. Привлечение Солженицына к уголовной ответственности имело бы положительное значение в том смысле, что положило бы конец безнаказанности его действий, вызывающей подчас недоумение советских граждан и ненужные кривотолки. Однако во избежание всякого рода спекуляций и имея в виду предложения ряда известных представителей советской общественности, можно было бы заменить такую меру лишением Солженицына советского гражданства и выдворением за пределы СССР. Поскольку для осуществления такого замысла необходима въездная виза одного из иностранных государств, считаем возможным поручить послам СССР в Швеции, Швейцарии, Дании и Ливане официально обратиться к правительствам этих стран с просьбой предоставить Солженицыну въездную визу в эти страны»… «Не исключено, – отмечал Андропов, – что такое обращение послов достигнет цели. Однако и в случае отказа зарубежных стран в предоставлении Солженицыну прав на жительство мы будем иметь безусловные преимущества. Во-первых, оно еще раз покажет мировой общественности гуманность Советского правительства… Во-вторых, Солженицын, узнав об этом шаге, может пойти на некоторое снижение своей враждебной активности и сокращение связей с антисоветскими кругами за рубежом. Просим рассмотреть. Председатель Комитета госбезопасности Андропов» [201] .

201

Кремлевский самосуд. С. 352–362.