Политические сочинения
Шрифт:
Четвертый вопрос: модернизация в правовых формах или в неправовых формах. Представляется важным рассмотрение этих двух вариантов в истории: до революции модернизация шла в основном в правовых формах. Об этом говорят этапы развития российского конституционализма – от первых попыток ограничения монархической власти путем олигархических конституционных проектов, начиная с XVII в. к концепции Просвещенного абсолютизма второй половины XVIII в. и идеям правительственного конституционализма XIX в. – к практической реализации перехода от абсолютной монархии к дуалистической конституционной монархии и от нее к республике в феврале-марте 1917 г. [415] В целом эта эволюция означала движение российской политической системы по линии расширения правовых основ гражданского общества и прав человека. Тот же правовой подход характерен для крупных социальных реформ Старого порядка: Крестьянская реформа была осуществлена
415
Конституционные проекты в России XVIII–XX вв. М., ИРИ РАН, 2010.
После революции модернизация велась уже целиком на неправовой основе: политическая система однопартийной диктатуры не предполагала каких-либо реальных конституционных ограничений (но только номинальные). Что касается отношений собственности, то в ХХ в. они радикальным образом пересматривались трижды – в 1917 (когда в ходе национализации был отвергнут сам институт частной собственности), 1929 г. (отчуждение крестьян от земли в результате сплошной коллективизации) и 1990-е г г. (в ходе приватизации государственной собственности), причем все три раза – с разрывом правовой преемственности. В третьем случае, возможно, речь идет о восстановлении правовых отношений, существовавших до революции, однако это было сделано отнюдь не в рамках правовой логики. Таким образом, советская традиция отрицания права – правового нигилизма и волюнтаризма – получила продолжение в постсоветский период, когда отношения собственности, федерализма и конституционализма решались неправовым путем.
Пятый вопрос: степень сохранения социального консенсуса в ходе реформ. В современной литературе о переходных периодах реконструировано две основных модели преобразований по этому признаку – модель договора и модель разрыва. Первая характеризуется предварительным согласием основных политических сил – участников переходного процесса – о его целях и средствах достижения этих целей. Договорная модель выражает ситуацию существования фундаментального согласия в обществе относительно базовых ценностей конструируемой политической или социальной системы. Это может быть договор между основными политическими партиями (как в Испании постфранкистского периода) или между оппозицией и старой властью (как в Восточной Европе во время Круглых столов коммунистической власти и оппозиции в 1989 г.).
Подобный договор может получить и юридически зафиксированную форму, если стороны переговоров готовы взять на себя политическую ответственность за его осуществление. В России некоторые аналоги этого процесса можно обнаружить в период подготовки Крестьянской реформы 1861 г., когда либеральные критики режима получили возможность участвовать в обсуждении условий реформ. В период революции данная модель получила слабое выражение в создании ряда институтов для поиска компромисса между политическими партиями – Демократического совещания и Предпарламента, хотя они не сыграли принципиальной роли.
В целом, однако, договорная стратегия социально-политической модернизации не реализовалась в России в 1917 г., как не реализовалась она затем в 1991 и 1993 гг. Во всех трех случаях радикальных преобразований социальной и политической системы в ХХ в. был избран путь конституционной революции, но не конституционной реформы (которая предполагает введение новых правовых норм на основании положений старого Основного закона о его изменении) [416] . Данная проблема стала вновь актуальной в настоящее время в связи с полемикой относительно целесообразности изменения действующей Конституции РФ 1993 г. и способов такого изменения. Исторический опыт показывает, что соотношение нормы и реальности очень часто менялось в России без соответствующих изменений в праве или даже проходило вопреки нормам позитивного права, что ставит под угрозу непрочный социальный консенсус – политическую стабильность, достигнутую на предшествующем этапе модернизации.
416
«Февральская революция 1917 года в российской истории». Круглый стол // Отечественная история, 2007. № 5–6.
Следствием неустойчивости политической системы, вынужденной одновременно решать проблемы различного уровня, становится режим мнимого конституционализма, который характеризуется формальным признанием (и конституционным закреплением) основных прав и свобод граждан, однако включает в основное законодательство такие нормы и их трактовку, которые наделяют главу государства надконституционными (или «метаконституционными») полномочиями, предоставляют исполнительной власти практически неограниченные прерогативы. Особенности такого режима (связанные с отсутствием реального разделения властей, федерализма, многопартийности, социального контроля над распределением финансовых ресурсов, зависимостью судебной власти и ограниченной свободой средств массовой информации) приводят к централизации и бюрократизации управления, делегированию власти и ответственности на самый высокий уровень принятия решений.
Этот политический режим был характерен для короткого периода существования элементов дуалистической монархии в России начала ХХ в. (а также для ряда других империй Восточной Европы и Азии) и оказался воспроизведен в существенных чертах с завершением конституционной революции 1993 г. и последующей стабилизации. Современный курс может быть определен как прагматизм, вытекающий из задач постреволюционной стабилизации. Это значит, что Россия не ставит уже задач идеологического доминирования (сам факт наличия мобилизационной идеологии свидетельствует о незавершенности модернизации), но стремится сохранить и защитить свои интересы, что делает консерватизм востребованной системой взглядов. Тот факт, что этот режим (мнимого конституционализма) неоднократно воспроизводился в истории, позволяет увидеть в нем выражение противоречий модернизации – стремление сочетать демократическую легитимность власти (необходимую для обеспечения ее устойчивости) с сохранением ее автономности и существенной свободы от социального контроля (необходимых для проведения неизбежных, но непопулярных реформ).
Изменить традиционный порядок отношений общества и государства при котором последнее выступает главной, а часто и единственной активной силой преобразований – важно для успеха всех будущих попыток модернизации. Очевидно, что успех модернизации (даже самой радикальной) всегда будет коррелироваться со способностью общества принять ее ключевые ценности и институты. При отсутствии такой корреляции немедленно начинается процесс их эрозии, завершающийся ретрадиционализацией – восстановлением традиционных институтов и ценностей, иногда в новой форме, но со старым содержанием. В условиях современных реформ этот вывод побуждает обратить преимущественное внимание не столько на укрепление президентской власти (которая конституционно имеет практически неограниченные полномочия), сколько на развитие правовых основ гражданского общества, рыночной экономики, достойного человеческого существования, политического участия, местного самоуправления, расширения спроса на право и доступа к правосудию.
Современная наука вполне определенно констатирует неэффективность революционного проекта как способа модернизации общества: он ведет к социальной катастрофе, отбросившей страну на столетие назад, а общим его результатом становится ретрадиционализация общества по ряду ключевых направлений (гражданское общество, демократия, правовая преемственность, информационный обмен, политическая культура и политическое участие, способность общества к саморегуляции, в том числе в ситуации кризиса, социальный контроль над властью и бюрократией). Напротив, отмечается эффективность по этим параметрам стратеги реформ, позволивших избежать этой катастрофы и сохранить правовые формы модернизации (Япония, Индия, некоторые развивающиеся страны Латинской Америки, переход от апартеида к гражданскому обществу в Южной Африке в конце ХХ в.).
Данный подход делает актуальным анализ исторического опыта технологий модернизации – проведения реформ и защиты общества от политического экстремизма. Первое направление их разработки связано с осмыслением социально-психологической основы конфликта и способов его разрешения. Психологический срыв населения в условиях перехода от традиционных социальных структур к массовому обществу, использованный радикалами для усиления поляризации общества и установления своего доминирования, теоретически может быть снят путем направленного применения информационных технологий: существо вопроса, раскалывающего общество, может быть переформулировано в иных, ценностно-нейтральных и более прагматических параметрах. Так, проблема выбора между «социализмом» и «капитализмом», раскалывавшая общественное мнение в период Перестройки, могла быть разрешена простой подменой понятий: поскольку никто не знал, что такое «социализм» или возвращение к «ленинским нормам», существовала возможность представить их как нормы эффективного рыночного хозяйства. А это открывало возможность проведения рыночных реформ вполне легитимным способом. Социальный дискомфорт общества от непопулярных, но объективно необходимых реформ рыночного характера должен компенсироваться сохранением символов и мифов, привлекательных для массового сознания и способствующих интеграции вокруг легитимных носителей власти. Иначе говоря, новые институты должны быть максимально адаптированы к традиционному сознанию.