Политика & Эстетика. Коллективная монография

Бодлер Шарль Пьер

Ослепительно сияет почти белое от зноя парижское небо, привыкшее иронически взирать и на стихийные бедствия, и на политические смуты. Лежат черные и четкие тени. У порога дома, поперек двери, валяется труп. Женщина торопливо переступает через него, прикрывая себе нос и рот. Пустынная и пышущая жаром мостовая выражает больше отчаяния, чем шумная городская площадь, обезлюдевшая и умолкнувшая после кровавого бунта 483 .

Мотив площади встречается также в стихотворении 1843 года «Дождливый день» (оно традиционно входит в полное собрание сочинений Бодлера, хотя его авторство небесспорно). Вот подстрочный перевод двух первых частей стихотворения:

483

Бодлер Ш. Об искусстве. С. 163.

День в разгаре,

но как он сегодня мрачен;Едва ли он увидит солнце.Облака черны, ветер мчит их,Сталкивает, и они извергают поток.Дождевые струи кренятся над крышами аспидного цвета,Как черные флаги,Когда из траурно возвышающегося нефаСобор вырастает, как гигантское надгробие.Сточная канава, погребальное ложе с мерзостными испарениямиУносит, кипя, тайны притонов;В каждый дом ударяет ее смертоносный поток,Бежит окрасить Сену в ядовитый лимонныйИ обрушивает волну к ногам прохожих.Люди сталкиваются на скользком тротуаре,Обдают друг друга грязью, эгоисты и грубияны,Спеша, пихаются и расходятся.Кругом потоп и мрак небес:Черное видение черного Иезекииля.Вчера же день в своей беспредельной глубине,Чист, как Океан, где забылась сном волна,Казалось, бросал на нас свой триумфальный взгляд;Аполлона Делосского, упряжку коней, бьющих копытом,Вот-вот окружит белая пена,Стечет с боков скакунов на песок.Вчера сияли крыши и сам воздух;Птицы проносились молниями в небе;Вчера были распахнуты окна;Вчера на наши пустынные площадиВысыпал народ для радостей и усердной работы.Посмотрите, что сегодня: а ведь всего одна ночь прошла! 484

484

Baudelaire Ch. OEuvres completes. P. 46.

Перед нами картина мрака и картина света. В первом случае – это отсутствие солнца, черные облака, ветер, ливень (крайняя непогода), собор (Нотр-Дам), сточная канава, притоны, Сена, скользкая грязь тротуара (улицы), грубая теснота толпы, лихорадочность, но известная направленность движения по руслам канавы, реки, улицы. Во втором случае – это простор, чистота и ясность, покой, аполлонический триумф, блестящие на солнце крыши, свобода (птицы в полете, распахнутые окна), добродетель (усердная работа). Этой картине света принадлежит и мотив площади.

Но требуется уточнение: светла не «пустынная площадь», а оживленная радостной суетой толпы. Как и «Лебедь», стихотворение «Дождливый день» внушает чувство, что Бодлеру не милы простор, пустота, пустынность, опустошенность площади.

Устойчиво сравнение кузена из новеллы Гофмана «Угловое окно», повествователя из рассказа По «Человек толпы» и бодлеровского фланера, каким он предстает прежде всего в эссе «Поэт современной жизни», написанном между 1859 и 1860 годами и опубликованном в 1863-м. Герои Гофмана и По – увлеченные наблюдатели толпы, но – подчеркивает Беньямин – занимающие принципиально разные наблюдательные пункты. Персонаж Гофмана сидит в эркере своего дома, «как в театральной ложе», то есть возвышается над толпой и изолирован от нее, «он не смог бы двигаться по течению, даже если бы почувствовал его на себе» 485 . Персонаж По смотрит через витрину кафе и, легко преодолевая эту прозрачную грань улицы, погружается в толпу, увлекаемый ее потоком. Таков и бодлеровский фланер. Бодлер сам сравнивает его с «человеком толпы» По.

485

Беньямин В. Шарль Бодлер. Поэт в эпоху зрелого капитализма. С. 99, 200. Надо напомнить, что кузен из новеллы Гофмана к тому же инвалид, который «из-за тяжелой болезни совершенно лишился употребления ног» (Гофман Э.Т.А. Крейслериана. Новеллы / Пер. с нем. М., 1990. С. 359).

О поэте современной жизни Бодлер пишет:

Бескорыстно любознательный человек, ненасытный наблюдатель испытывает огромное наслаждение, смешиваясь, сживаясь с людской массой, с ее суетой, движением, летучей изменчивостью и бесконечностью. Жить вне дома и при этом чувствовать себя дома повсюду, видеть мир, быть в самой его гуще и оставаться от него скрытым – вот некоторые из радостей этих независимых, страстных исамобытных натур… Наблюдатель – это принц, повсюду сохраняющий инкогнито 486 .

486

Бодлер

Ш. Об искусстве. С. 290.

Разным наблюдательным пунктам соответствуют разные пространственные измерения толпы. Герой Гофмана подобен зрителю в театральной ложе не только потому, что сидит в эркере, но и потому, что смотрит на площадь. Площадь – относительно замкнутое, центрированное, «стоящее» пространство, жизнь на ней отличается выделенностью и циклическим постоянством замедленного кругового течения. Очевидное сходство площади со сценой провоцирует взгляд на нее со стороны и увеличивает шансы участника площадной жизни оказаться (или почувствовать себя) под надзором. Этому противился Бодлер: его фланеру, как и персонажу По, важно исследовать толпу изнутри и хранить инкогнито 487 в сквозной, быстрой, неуловимой жизни улиц.

487

Беньямин пишет, что инкогнито – принцип самой поэтики Бодлера. «Строй его стихов напоминает план большого города, по которому можно передвигаться незамеченным, скрываясь среди жилых домов, в подворотнях и дворах» (Беньямин В. Шарль Бодлер. Поэт в эпоху зрелого капитализма. С. 167).

Пространство площади не только упорядочивает и выставляет напоказ толпу, но и способствует ее консолидации – в той степени, которая вовсе нежелательна для бодлеровского фланера. Ведь «смешаться» и «сжиться» с толпой он стремится только до известного предела. Его потребность хранить инкогнито – это привилегия человека, дорожащего своей единичностью, не растворенного во всеобщем. Только таким может быть истинный наблюдатель, портретист/пейзажист толпы, которого Бодлер награждает также званием принца.

Итак, позиции бодлеровского фланера чужда сценическая организованность площади, делающая ее идеальным пространством как для официального, так и для оппозиционного смотра и самосмотра общества. Но чужда ему и другая крайность в характере площади.

Большая и особенно огромная площадь может вызывать иллюзию природной пустоты, разрыва в цивилизованной структуре города, восприниматься именно как пустынная – в отличие от улицы, которая скорее бывает безлюдна. Площадь же, наводненная людьми, не случайно становится местом чудовищных катастроф в стихийных масштабах гигантской толпы, местом воцарения хаоса.

Стоит ли говорить, что не хаоса – будь то хаос пустоты или столпотворения – ищут в большом современном городе Бодлер и его герой. Хаос исключает роль внутреннего наблюдателя, каковым является фланер.

Бодлер восприимчивее Мериона к тому, что существует за пределами архитектурных форм, каменных объемов и оболочек города, то есть к жизни, заполняющей его пространства, улицы, тротуары. Но площадь стоит особняком в бодлеровском переживании города. Как и у Мериона, у Бодлера трудное отношение к этому городскому топосу.

Кирилл Постоутенко

БАЛЬЗАК – БОДЛЕР – БЕНЬЯМИН: ФЛАНЕР В КАПИТАЛИСТИЧЕСКОМ ГОРОДЕ 488

Давно замечено, что в необъятном и, вероятно, принципиально незавершимом «долгострое» Вальтера Беньямина «Passagenwerk» структура текста аллегорически отсылает к его теме. Действительно, неохватное разнообразие собранных примеров, с трудом удерживаемых вместе несколькими настойчиво повторяемыми теоретическими положениями, буквально имитирует саму структуру пассажа – нагромождения принципиально не связанных друг с другом, запредельно разнородных и необычных товаров, затянутых в легкий корсет просвечиваемого солнцем, воздушного здания. При этом к настоящему моменту, насколько известно, нет надежного объяснения тому, почему нарративная версия новаторской архитектурной конструкции не унаследовала от описываемого и имитируемого образца легкость и обозримость 489 . В настоящей главе сделана попытка частичной достройки «Passagenwerk» путем продолжения, укрепления и более надежного соединения двух его несущих конструкций: пространственной аллегории «фланерства» (разворачиваемой в значительной степени на текстах Шарля Бодлера) и идеологически насыщенной метафоры «капиталистического универсума» (иллюстрируемой примерами из Оноре де Бальзака). Хотя подобная операция – как мы знаем из истории архитектуры – неизбежно упрощает замысел и лишает руину культурного статуса, она же позволяет, внимательнее приглядевшись к одиноко стоящим опорам и провисшим перекрытиям, предположить, почему завершение «Пассажей» оказалось для Вальтера Беньямина таким трудным делом.

488

Автор признателен парижскому Дому наук о человеке (Maison des Sciences de l’Homme, Paris / Bourse Diderot) и немецкой службе академических обменов (DAAD) за материальную и организационную поддержку проекта.

489

Это подтверждает обстоятельный обзор в новейшем справочном издании, посвященном Беньямину: Wohlfarth I. Die Passagenarbeit // Benjamin-Handbuch. Leben – Werk – Wirkung / B. Lindner (Hg.). Stuttgart, 2006. S. 252.