Политика (сборник)
Шрифт:
Возвращаюсь в офис. Вроде как пора обедать. Хорошо бы куда-нибудь свалить и задержаться подольше, чтоб шеф не видел: он сам любит уехать «обедать» часа на два-три. Но сегодня погода поганая и дел выше крыши.
Спускаюсь в буфет, покупаю две пачки чипсов – и назад, за работу. Жую чипсы, просматриваю имэйлы, нажимая на клавиши жирными пальцами.
Набираю номер АКТМ.
– Здравствуйте, Николая Сергеевича можно к телефону?
– Нет, он сейчас занят. Перезвоните, пожалуйста, через два часа.
Ну, урод. Набираю «Стандартинвест». Гудки. Наверно, обедают. Да нет, не должны: уже третий час.
Выхожу на перекур. У окна – две молодые девчонки из другой фирмы. Я видел их несколько раз, но не общался. Слушаю их разговор.
– …неплохая была дискотека, короче.
– Экстези ели?
– Нет, не было ни у кого. Все предлагали – и траву, и героин, и ЛСД, а экстези не было ни у кого. Потом познакомилась с одним, ну и поехала к нему.
– И как он?
– Обыкновенно. Нормально, можно сказать.
– Будешь еще с ним встречаться?
– Не знаю. Может быть.
Я тушу сигарету о подоконник и возвращаюсь в офис.
Шеф здесь, никуда не уехал. Собирает всех в свой кабинет на совещание. Только этого еще не хватало – как минимум полчаса промывки мозгов.
– …«Трэйдинтер» хочет нас раздавить. И вы это прекрасно знаете, а занимаетесь ерундой, как будто вам наплевать на свою фирму и на ее будущее. Вместо того, чтобы работать лучше и вытеснить их с рынка, занимаетесь говном. Нечего перекуры по три часа устраивать, имэйлы свои личные писать часами, по телефону болтать. Давайте, соберемся и…
Я смотрю в окно. Идет дождь. Старуха в плаще торгует лимонами, укрывшись зонтом. Разбрызгивая лужи, проезжают машины. Торопятся куда-то злые мокрые прохожие.
– …Ну, надеюсь, вы поняли, что я вам хотел сказать. Все, теперь – работать.
Скорей бы конец рабочего дня, скорей бы свалить из этого офиса. Все достало. Это называется жизнь? Сиди, гробь себя целыми днями, занимайся говном, чтобы заработать какие-то деньги.
Опять звоню в АКТМ. Секретарша вежливо говорит, что Духов на переговорах. Сижу, ничего не делаю, смотрю в окно.
Заходит Парамонов, еще один сэйлс. Его не было целый день. Я говорю:
– Привет. Где ты был?
– В разъездах. Встречи с клиентами, бля.
– Результат какой-нибудь есть?
– Да какой там результат? Голяк. А у тебя?
– То же самое. Задрало все.
– Ну, меня давно все задрало. Ну, а что, бичевать идти или на госконтору за копейки корячиться?
– Не знаю. Иногда – сегодня вот, например, – хочется все бросить. Чувствую, что я здесь гроблю себя.
– Мне тоже хотелось. Много раз. Ну и что? Еще раз говорю, куда ты денешься? Ты что, умеешь делать что-то еще? На завод, к станку пойдешь? А, может быть, говно убирать? Не пойдешь, же, правда?
– Не пойду.
– Ну, вот. А что до настроения, то оно не только у тебя, у всех сегодня такое: осень, дождь, лето кончилось, холодно в офисе, да еще и ситуация мрачная из-за того, что шеф козлится. Все причины для тоски, короче. А привалит заказ с хорошим процентом, так ты по-другому заговоришь.
– Может быть.
Без пяти шесть. Наконец-то можно уйти. Выключаю компьютер.
– Ты идешь? – спрашиваю я у Парамонова.
– Посижу еще. На имэйлы надо ответить. Ну, давай.
– Давай.
На улице дождь. Чувствую себя усталым, как будто целый день мотался по городу. Уныло бреду к метро, стою на эскалаторе. Толпа заносит меня в вагон.
Остановка. Подъезжает автобус. Народ рвется занять сиденья, застревая в дверях. Я захожу последним. Двери закрываются.
Праздник строя и песни[2]
В конце февраля, перед 23-м, в школе проводили «праздник строя и песни». Каждый класс, с первого по седьмой, делал себе «военную» форму и строем проходил по спортзалу с речевкой и песней. За двумя столами в углу спортзала сидели завуч, директор, военрук и зампред профкома завода шин – наших шефов. Они распределяли места.
Классы с первого по третий соревновались отдельно. В прошлом году наш класс, тогда 2-й «б», занял второе место, а в этом мы надеялись стать первыми: прошлогодний победитель, 3-й «в» класс, стал сейчас 4-м «в» и участвовал в конкурсе со старшими. А в прошлом году они заняли первое место не только в школе, но и на районном конкурсе, а на общегородском – второе, и директор всегда приводил их в пример другим классам.
Наша учительница Валентина Петровна – некрасивая, рано постаревшая (она была тогда не старше тридцати, но лицо все в морщинах) – очень волновалась: а вдруг не получится, и мы не займем первого места в школе? Или, еще хуже, займем, но потом опозоримся на «районе»?
Мы начали готовиться к конкурсу в конце января. Родители Веры Сапрыкиной достали через знакомых в театральном кружке буденовки и красные полоски, чтобы пришить на рубашки. Выучили песню:
Белая армия, черный баронСнова готовят нам царский тронНо от тайги до Британских морейПотом начали репетировать. Каждый день после уроков Валентина Петровна шла узнавать, есть ли урок в спортзале, и если урока не было, мы всем классом шли туда и маршировали с речевкой и пели песней. Иногда Валентина Петровна приглашала учительницу физкультуры, Ксению Филимоновну, последить за тем, как мы маршируем.
Дней за десять до конкурса Валентина Петровна устроила «чистку»: убрала тех, кто мог испортить выступление класса.
– Цыганков, тебя на конкурс опасно брать: придешь еще, чего доброго, в грязной рубашке или полоски забудешь пришить. И ты, Журавин, то же самое.
Цыганков был маленький худенький неприметный пацан. Он был самым младшим в многодетной семье, которая жила в частном доме за шинным заводом. Кличка у него была Ссуль: от Цыганкова по утрам часто воняло мочой, и все понимали, что он ночью ссался в постель. Кроме того, он часто приходил в школу в грязной рубашке. Обычно этого не замечали, но когда мы раздевались перед физрой в узенькой вонючей каморке, и он вешал свою рубашку на крюк, видна была грязная полоска на воротнике. Я не называл Цыганкова «Ссуль» только потому, что сам прекратил ссаться в постель уже во втором классе.