Политика (сборник)
Шрифт:
Второй неудачник, Журавин, отсидел по два года в первом и во втором, и сидел теперь второй год в третьем. Ему уже было двенадцать или тринадцать. Жура был косой, и рот у него всегда был открыт, но он считался первым хулиганом, курил и состоял на учете в детской комнате милиции.
Кроме них, Валентина Петровна с подсказки Ксении Филимоновны не взяла Коркунову – толстую неприметную троечницу, которая никак не могла попасть в ногу – и меня. Я был высокий и неуклюжий и маршировал некрасиво. Валентина Петровна долго совещалась с Ксенией Филимоновной – я слышал, как они произносили мою фамилию. Валентину Петровну, должно быть, смущало, что я хорошо учился. Но, в конце концов, она, наверно, решила, что интересы всего класса – а то и всей школы, если попадем на «район» – важнее моих интересов.
Я расстроился и пришел домой грустный. Когда я вечером рассказал про все родителям, мама сказала:
– Давай, я пойду в школу и поговорю с этой дурой.
Но папа ее убедил не идти.
– Ты ее только против Сережи настроишь, – сказал он. – За конкурс ведь оценка не ставится, а все оценки зависят от нее.
Скоро я понял, что ничего не потерял, а наоборот только выиграл. После уроков мне не нужно было больше переться в спортзал и маршировать, как дебил. Вместо этого я шел домой, переодевался, включал телевизор или радиолу, обедал, потом садился делать уроки и старался сделать их побыстрее, чтобы потом играть со своим конструктором или рисовать в тетрадках.
Когда до праздника осталась неделя, ради подготовки пожертвовали даже уроками. Если спортзал был свободен уже на первом уроке, Валентина Петровна задавала задание, и класс шел репетировать. Мы – четверо «неудачников» – тоже шли вместе со всеми, а потом, пока остальные маршировали, сидели на длинных облезлых деревянных скамейках у стены и смотрели, как они маршируют. Валентина Петровна всегда психовала.
– Ну, что это такое? – орала она. – Как вы прошли? Как вы спели? Это же стыд-позор. Хотите меня опозорить, учительницу свою? Перед всей школой? Мне другим учителям в глаза будет стыдно смотреть, если мы не займем первое место.
* * *
– Сегодня репетируем два урока – второй и третий. Спортзал будет свободен, – сказала Валентина Петровна сразу после звонка.
Класс закричал:
– Ура!
Почти всем нравилось, что вместо уроков класс готовился к конкурсу. Мне было все равно и даже немного обидно: я честно учил уроки, а их никто не проверял.
– Пошлите гулять на втором уроке, – сказал мне и Цыганкову Жура. – Пусть они ходят, хоть обосрутся.
Мы сидели втроем на скамейке. Коркуновой не было – заболела.
– А если заметит, что нас нет? – спросил я.
– Не ссы, не заметит.
Цыганков ничего не сказал, просто пошел с нами. С ним никто не дружил и никуда с собой не звал, и он, наверно, был рад, что Жура позвал и его.
– Пошлите сначала посмотрим – может, булочки в буфет привезли. Тогда можно спиздить, – сказал Жура.
Буфет был рядом со столовой, на третьем этаже. Столовую я ненавидел за то, что там нас заставляли есть липкую невкусную размазню манной каши или водянистое картофельное пюре с рыхлым соленым огурцом. А однажды Иваньков из «в»-класса нашел в котлете таракана, и вся столовая сбежалась смотреть на него, а Ленку Выхину из нашего класса вырвало – прямо на стол.
Зато в буфете, кроме выложенных на витрине засохших бутербродов с сыром, продавались и всякие вкусные вещи – например, пирожки с повидлом по пять копеек. Правда, их завозили редко, а, когда завозили, выстраивалась огромная очередь, и пирожков хватало не всем. Но даже если пирожков не доставалось, были еще булочки с маком, коржики и сахарные крендели. И все это несли на третий этаж от черного хода, к которому подъезжала машина с хлебозавода, прямо по лестнице, потому что грузового лифта в школе не было. Буфетчица Ольга Борисовна – старая сухая тетка – обычно звала на помощь одну из судомоек, и они вдвоем волокли корзину с пирожками и коржиками на третий этаж, стараясь сделать это во время урока, чтобы не пытались украсть что-нибудь из корзины.
Нам повезло. Внизу только что разгрузили машину, и Борисовна с судомойкой в грязном фартуке несли наверх корзину с булочками.
– Подбегаем, хватаем по две – и вниз, – скомандовал Жура.
– Ах, вы, еб вашу мать, поубиваю! – крикнула судомойка, но за нами не погналась. Мы выскочили на крыльцо, забежали за угол и стали, давясь, есть булочки.
– Курить будете? – спросил Жура, когда мы доели.
– Я буду, – сказал я.
– А ты, Ссуль?
– Я тоже.
Жура вытащил из кармана мятую пачку «Примы» и дал нам по сигарете, потом достал зажигалку и прикурил нам и себе. Я держал сигарету во рту, не зная, что надо с ней делать.
– Ты давай, тяни, хули она у тебя там сама горит? – Жура засмеялся.
Я потянул и закашлялся. Посмотрел на Цыганкова – он курил, как Жура, затягиваясь и выпуская дым. У меня так не получалось.
– Пошлите теперь в магазин, батон спиздим, – сказал Жура.
– А ты что, булочками не наелся? – спросил я.
– Не-а.
– Может, оденемся в гардеробе?
– Ну, вы одевайтесь, если хотите, а мне и так не холодно.
Мы тоже не пошли одеваться, остались, как были – в костюмах и тапках.
В магазине Жура шепнул нам:
– Учитесь, бля, дети.
Он незаметно сунул батон под куртку и спокойно прошел мимо кассы и вышел на улицу. Мы выскочили за ним.
– И часто ты это делаешь? – спросил я.
– Всегда, – Жура захохотал. – Понял, Ссуль? Это тебе не в постель ссаться.
Я подумал, что Цыганков обидится, но он ничего не сказал.
– Ну, что, теперь – на лифте кататься? – Жура отломил кусок батона и протянул остаток нам.
Мы с Цыганковым отломили по куску. Я заметил, что у него грязные руки – не только в чернилах, но и в какой-то коричневой гадости.
Мы пошли к девятиэтажному дому, единственному во всем районе, в котором был лифт. Жура шел чуть впереди, мы с Цыганковым – за ним.
– Я буду только с тобой кататься на лифте, – сказал Цыганков. – С Журой не буду.
Жура нажал на красную кнопку лифта, и двери раздвинулись.
– Ты езжай, а мы за тобой, – сказал я.
– Ладно, я жду наверху.
Жура зашел в кабину, нажал на верхнюю кнопку. Двери сомкнулись, лифт с шумом уехал наверх. Было слышно, как где-то высоко он остановился и двери открылись. Кнопка погасла, и я нажал на нее.