Политика (сборник)
Шрифт:
– …Ты до сих пор пишешь стихи?
– Да, пишу.
– А пробовала их публиковать?
– Нет. А зачем?
– Ну, можешь идти, – сказала «моя» врач.
– Спасибо.
Я встал и вышел, закрыв за собой дверь.
* * *
Утро. Только что закончился завтрак. Я иду в процедурный кабинет на укол. В процедурном пахнет спиртом. Пожилая медсестра отбивает головку у капсулы с лекарством, набирает его в шприц и колет меня в задницу. Ногу сводит противная судорога. Я натягиваю штаны и, прихрамывая, выхожу из кабинета.
В палате вытаскиваю из шкафа куртку, надеваю ботинки и иду гулять. Выпал снег, и унылый окраинный пейзаж с корпусами заводов, пустырями, железной дорогой, автостоянками и облезлыми домами, кажется каким-то новым.
Прохожу мимо магазина. У дверей стоят несколько алкашей. Они смотрят на меня злобно и тоскливо. Внизу, у речушки, гуляет Поэтесса. На ней черная куртка и темно-синяя вязаная шапочка.
Мне хочется подойти к ней и познакомиться и поговорить о чем-нибудь, может быть, о стихах… Но я знаю, что никогда не подойду.
* * *
После тихого часа ко мне приходит мама – приносит апельсиновый сок, бананы и яблоки.
– Ну, как ты здесь?
– Нормально.
– Что-нибудь болит?
– Нет, все в порядке.
– А настроение как?
– И настроение нормальное.
– Смотрю, ты совсем не рад меня видеть.
– Рад, конечно. Что ты такое говоришь?
– По твоему голосу этого не скажешь.
– Обычный голос.
Мама смотрит по сторонам. Соседей сейчас нет. У них на тумбочках – книги, и яблоки, и бананы, и апельсиновый сок, и стаканы, с которыми мы ходим в столовую.
– А как тебя пустили в палату?
– Обыкновенно. Поговорила с дежурной медсестрой – она и разрешила. Я пообещала, что недолго.
– Обычно не пускают никого. Все сидят в фойе.
– Видела я это ваше фойе. Там сейчас даже сесть негде – все занято. Поговорить по человечески не дадут.
Говорить нам больше не о чем. Я механически открываю «Солярис» – я читал его перед приходом мамы. Прочитываю полстраницы. Мама недовольно говорит:
– Ты что, книжку читаешь? Тебе со мной и говорить не о чем?
Я закрываю книгу и смотрю на нее. Она улыбается и обнимает меня. Я молчу.
* * *
Вечером сижу в коридоре и смотрю телевизор. Рядом еще человек десять. По телевизору – бразильский сериал. Я не видел ни одной предыдущей серии, и не знаю, о чем речь, но мне надоела палата, надоели соседи, и я просто хотел куда-нибудь сбежать.
На посту медсестры начинает звонить телефон – один гудок за другим: значит, междугородный звонок. Толстая тетка в спортивных штанах, обтягивающих ее зад так плотно, что пропечатываются контуры трусов, вскакивает и бежит к посту.
– Ес, хэллоу май дарлинг, – орет она в трубку. Народ поворачивает головы в ее сторону.
– Ес. Ес. Ай ноу. Ес, – продолжает она орать, потом надолго замолкает: слушает. Ей лет тридцать пять, и у нее нелепая завивка на выбеленных волосах.
– Ай мис ю, ай нид ю, ай лов ю, – орет она и кладет трубку. На место не возвращается, а уходит в свою палату на другом конце коридора.
– Вот выйдет замуж за своего голландца, вылечится там, и будет жить «тип-топ», а мы будем тут всю жизнь париться. Так ведь? – говорит тощая некрасивая тетка. Никто ей не отвечает.
* * *
Меня вызывают на иглоукалывание. Врача еще нет – она приходит три раза в неделю из другой больницы, и сейчас опаздывает. Я лежу на кушетке в полутемной комнате. За неплотно прикрытой дверью разговаривают медсестры.
– …а он еще и орет. Понимает ведь, на какую зарплату здесь люди работают, но все туда же.
– Уйти бы в частную поликлинику: там и зарплата, и условия человеческие, а здесь…
– Как ты уйдешь? Везде нужен блат, а раз нет блата, то будем здесь киснуть, и нет никому до нас дела.
Поэтесса сегодня выписалась. Ее никто не встречал, и она шла к остановке одна, в той же черной куртке и черных спортивных штанах, с сумкой через плечо.
Входит врач – еще довольно молодая, с усталым лицом.
– Здравствуйте.
– Добрый вечер.
– Как самочувствие?
– Как обычно.
Она моет руки, достает иголки и начинает втыкать их мне в лоб, переносицу, за уши. Это неприятно, но я уже привык. Она заканчивает и куда-то уходит. Я открываю глаза и смотрю на тусклый потолок.
* * *
Меня выписали. Я иду от здания больницы к остановке мимо витрин, безвкусно украшенных к Новому году, до которого еще полмесяца. Несколько дней назад я нашел под креслом в фойе скомканный листок из тетради в клеточку. На нем было стихотворение. Не знаю, кто его написал – Поэтесса или девушка в майке с Кобэйном или кто-то еще.
«Светлый путь»[21]
На экране телевизора в углу вагона – фильм «Красная жара». Американцы в форме наших ментов говорят по-русски с корявым акцентом. В другом углу – еще один телевизор, на него смотрят те, кто сидит напротив. Окна занавешены серыми пыльными шторами.
Хозяин видеосалона, чувак в обрезанных джинсах, без майки идет по вагону, собирает деньги.
Пожилая тетка говорит:
– Не буду я платить, я села, потому что в тех вагонах сидячих мест нет. Я вообще туда не смотрю.