Политика. История территориальных захватов XV-XX века

Тарле Евгений Викторович

В свете этих признаний германского дипломата многое становится ясно. Следует, для точности, снова напомнить, что раздражение в Германии поддерживалось и усиливалось непрерывно всей политикой Сазонова, принявшей окончательно с дела Лимана фон Сандерса резко вызывающий характер. Слухи о заключении англорусской морской конвенции, окончательно скреплявшей Антанту в военно-морской союз, путешествие Пуанкаре в Петербург были последними по времени событиями, принятыми в Берлине как вызов. В своей статье «Три совещания», перепечатанной в упомянутом выше сборнике, М. Н. Покровский говорит об этих последних месяцах пред войной следующее (по поводу замыслов России на Константинополь): «Итак, для начала единоборства за Константинополь не дали этой отсрочки. Есть все основания думать, что нужна была отсрочка, может быть, года на три… Мясоедов уже в то время состоял при Сухомлинове, и чрезвычайно секретный протокол оказался, по всей вероятности; в руках германского генерального штаба… В этой связи становится понятен тот адский шум, который подняла германская печать как раз в марте 1914 г. по поводу агрессивных стремлений России. Теперь совершенно ясно, что этот шум должен был подготовить германские народные массы к тому, что их поведут на бойню за Константинополь. Почему Германия должна была отложить фактическое начало войны до середины лета, дождавшись тем временем «второго предостережения в образе переговоров об англо-русской морской конвенции, этого из наших документов не видно». Подчеркнутые мной слова показывают, что активную роль германского правительства во внешнем развитии событий летом 1914 г. мой критик признает точно так, как и я, как и целый ряд других историков, вполне отчетливо вместе с тем понимающих всю нелепость обвинений Германии

в том, будто исключительно она одна вообще вызвала войну, напав на невинную Антанту. Виновен в войне не тот, кто ее объявляет, а тот, кто делает ее неизбежной. Войну 1914 г. сделали неизбежной все великие державы: и те, которые объявили войну, и те которым ее объявили. Мало того, что Вильгельм разрешил Австрии отнюдь не стесняться риском воины с Россией: он торопил Австрию в подготовляемых ею действиях против Сербии. Вот что доносил своему правительству австрийский посол в Берлине граф Сэденн о разговоре своем с Вильгельмом 5 июля: «По мнению императора Вильгельма, с действиями против Сербии не следует слишком долго ждать. Поведение России будет во всяком случае враждебным, но к этому он (Вильгельм) уже несколько лет готов, и если дело дойдет даже до войны между Австро-Венгрией и Россией, то мы можем быть убеждены в том, что Германия с обычной верностью союзнику будет стоять на нашей стороне. Впрочем, Россия еще нисколько не готова к войне и наверно еще очень много будет размышлять, раньше чем обратиться к оружию». Не довольствуясь всем этим, Вильгельм еще прибавил, что он «будет сожалеть, если мы (австрийцы) не используем этот столь благоприятный момент».

На другой же день после этого завтрака в Потсдаме, 6 июля, Вильгельм 11 созвал экстренное совещание из представителей морского и военного министерств и главного штаба армии. «Было постановлено принять нужные подготовительные меры на случай войны. После этого были отданы соответствующие приказы», — так гласит позднейшее секретное сообщение об этом факте, составленное помощником статс-секретаря фон Буше для статс-секретаря Циммермана.

Как только в Вену пришли эти известия из Берлина о настроениях Вильгельма, сейчас же (7 июля 1914 г.) был созван в Вене совет министров, и граф Берхтольд, министр иностранных дел, заявил, что пришла пора навсегда (auf immer) обезвредить Сербию. Тут же было решено всеми голосами, кроме одного, отправить Сербии такой ультиматум, «который был бы отклонен, чтобы можно было приступить к радикальному решению путем военного выступления». Так и говорится буквально в официальном протоколе, опубликованном, конечно, уже после разгрома Австрии и после революции, в 1919 г. Итак, начали составлять заведомо такой ультиматум, который бы Сербия никак не могла принять. Что касается конкретных целей этой безусловно решенной уже наперед войны против Сербии, то было условлено так уменьшить (verkleinem) Сербию, чтобы она стала безвредной для Австрии, а для этого «исправить границу» между Австрией и Сербией и, кроме того, предложить части сербской территории Румынии, Болгарии и Греции. Вильгельм так страшно торопил дело, что Берхтольд должен был его из Вены успокаивать и уверять, что ультиматум будет передан Сербии, как только президент Французской республики Пуанкаре покинет Кронштадт (Пуанкаре, как сказано, был в это время у Николая II). Берхтольд полагал, что лучше застать представителей Антанты врасплох, чтобы в течение нескольких дней они не могли сговориться, 23 июля Пуанкаре выехал из Кронштадта, и тотчас же австрийский ультиматум был вручен сербскому правительству.

Этот ультиматум требовал от сербского правительства формального осуждения всякой пропаганды против Австрии, ведущейся в Сербии, осуждения всех сербских чиновников и офицеров, участвовавших в этой пропаганде, заявления, что оно, сербское правительство, не одобряет и отвергает всякую мысль о каком-либо вмешательстве в судьбы обитателей какой-либо части австро-венгерской территории. Все это король сербский обязывается сообщить в приказе по сербской армии и напечатать в официальном органе сербской армии, а также в органе сербского правительства «на первой странице». Кроме того, сербское правительство обязывается запретить все публикации, враждебные Австро-Венгрии или «общее направление которых — против территориальной целостности Австрии»; немедленно закрыть общество «Народная оборона», конфисковать его средства пропаганды и то же самое сделать со всеми другими враждебными Австро-Венгрии обществами; удалить немедленно всех тех преподавателей, которые агитируют против Австрии; искоренить, кроме того, в области обучения все то, что «может служить» пропаганде против Австрии; удалить с военной службы и из администрации всех офицеров и чиновников, имена которых австро-венгерское правительство укажет сербскому; начать судебное расследование всех обстоятельств, касающихся участников в заговоре, жертвой которого пал Франц-Фердинанд, причем «делегаты от австро-венгерского правительства примут участие в следствии»; арестовать майора Танковича и Цыганов ича, наказать таможенных чиновников, которые помогали убийцам эрцгерцога перейти границу; представить объяснения по поводу «недопустимых» слов высших сербских чинов касательно сараевского убийства. Все это выполнить немедленно и в течение сорока восьми часов дать ответ на все эти требования.

Срок ультиматума истекал 25 июля в 6 часов вечера.

Когда берлинский посланник в Белграде Гризингер донес 24 июля в Берлине о смятении, вызванном в Сербии австрийским ультиматумом, то Вильгельм II написал на полях донесения: «Браво! От венцев этого уже и не ждали! Каким пустым оказывается все так называемое великосербское государство, так обстоит дело и со всеми славянскими государствами! Только бы покрепче наступить на ноги этой сволочи!» (Nur fester auf die Fusse des Gesindels getreten!).

Весть об ультиматуме распространилась в Европе и Америке в ночь с 23 на 24 и утром 24 июля 1914 г.

Всюду: и у друзей, и у врагов Австро-Венгрии, — она возбудила одну мысль. Австрия хочет войны, и, конечно, Германия обещала ей помочь. В России среди охарактеризованных выше общественных элементов, настроенных в пользу «энергичной политики», наблюдалась некоторая растерянность. Воевать немедленно, летом 1914 г., очень мало кто хотел даже в этих кругах, и очень мало кто верил молодецкому сухомлиновскому заявлению: «Мы готовы». Но, с другой стороны, дело шло о гораздо большем, чем, например, тогда, когда происходил конфликт относительно военной миссии Лимана фон Сандерса[73].

Принятие ультиматума Сербией означало решительное подчинение Сербии австро-германскому союзу и полное устранение впредь русского влияния на Балканах; непринятие ультиматума означало войну Сербии с Австрией, причем, конечно, Сербия была бы раздавлена без особого труда. Выступить на стороне Сербии означало необходимость воевать немедленно, причем если во французской помощи уверенность была, то в английской помощи такой уверенности вовсе не было. Словом, в России именно потому же хотели летом 1914 г. повременить еще с войной, почему в Германии многие влиятельные лица, вроде Мольтке, определенно желали начать ее без дальнейших отлагательств. Еще за пять дней до передачи австрийского ультиматума статс-секретарь Германской империи по иностранным делам фон Ягов писал в Лондон князю Лихновскому: «Через несколько лет Россия по всем компетентным отзывам будет способна к бою. Тогда она подавит нас численностью своих солдат, так как тогда она выстроит свой Балтийский флот и свои стратегические железные дороги. Наша группа (держав) в это время будет становиться все слабее. В России, конечно, это знают, и поэтому безусловно хотят еще несколько лет оставаться в покое… Я не хочу никакой предупредительной войны, но, если борьба предлагается, мы не должны уклоняться». Тотчас после передачи австрийского ультиматума германское правительство заявило, что это дело есть «внутреннее» дело Австро-Венгрии и что австро-сербский конфликт должен быть «локализован». Сам Вильгельм еще до ультиматума выехал на продолжительную морскую прогулку к берегам Норвегии, и, как оказалось из одного документа, опубликованного Куртом Эйснером уже после революции (из донесения баварского представителя в Берлине своему начальнику в Мюнхене), это было сделано далеко не спроста. Вот что пишет этот представитель Баварии 18 июля 1914 г. о грядущих событиях, о которых его информирует имперское правительство, «Оно (имперское правительство, — Е. Т.)будет отговариваться (wird vorgeben) тем, что оно австрийским действием (т. е. ультиматумом, — Е. Т.)точно так же захвачено врасплох, как и другие державы, причем сошлется на северную поездку императора и на то, что начальник главного штаба, как и прусский военный министр, находятся в отпуске». Таким образом, вполне сознательно

и задолго инсценировалась непричастность будто бы Вильгельма к австрийскому выступлению, которое он сам так провоцировал и торопил с первого же дня. Что же касается «локализации конфликта», то главный редактор четырехтомного официального издания документов и особого исследования о начале войны Карл Каутский говорит, что «локализировать» австро-сербскую войну значило просто воспретить кому бы то ни было из держав заступиться за Сербию и, еще точнее, отдать отныне Балканы в полную власть Австро-Венгрии (и стоящей за ней Германии); это значило, в частности, потребовать немедленно от России, «чтобы она признала себя уже разбитой, даже не сделав еще ни одного выстрела».

В России и во Франции об австрийском ультиматуме узнали через несколько часов после отъезда Пуанкаре из Кронштадта. Нужно сказать, что еще в начале июля министерство Думерга (радикал-социалистическое) подало в отставку, и власть перешла к Рене Вивиани, направление которого было очень близко к направлению его предшественника. Весенние общие выборы в палату (1914 г.) дали определенное левое большинство, причем из 576 мест палаты около 100 принадлежало объединенной социалистической партии. Вся первая половина 1914 г. была отмечена резкой борьбой всех правых партий против министра финансов Жозефа Кайо, в котором видели автора проекта подоходного обложения, чувствительно поражавшего крупный капитал. Банки, большие торговые и промышленные предприятия, вообще представители крупного капитала дружно, умело и беспощадно травили Кайо. В разгар этой яростной парламентской и газетной кампании, не щадившей даже личную жизнь и честь Кайо, его жена убила редактора газеты «Figaro» Гастона Кальметта. Последовала сначала отставка Кайо, потом отставка всего кабинета Думерга, и новый кабинет Вивиани находился в очень затруднительном положении. Партийная борьба разгоралась, а тут еще сенатор Эмбер произнес сенсационную речь, в которой доказывал, что французские крепости очень плохо снабжены военными запасами. Все это вместе окрыляло германскую империалистическую печать самыми радужными надеждами. «Kreuzzeitung» советовала французам признать, наконец, что Франция — держава второстепенная, и незачем вовсе ей заниматься европейскими осложнениями. Когда в июне 1914 г. Вивиани брал власть, «Leipziger Tageblatt» писал, что французам нужен не министр, а председатель конкурса по банкротству Франции. При этих условиях Пуанкаре и поехал в Петербург (16 июля). Дело было уже после убийства австрийского эрцгерцога, и, конечно, визит имел целью подкрепить франко-русский союз и заверить в неизменности французской политики. Разговор должен был коснуться также военных приготовлений обеих держав. Самый факт этой поездки в такой острый момент тоже явился вызовом, обострившим всю атмосферу в Европе- Как сказано, австрийский ультиматум и был передан Сербии, как только Пуанкаре уехал из Кронштадта. Узнав уже на море о том, что случилось, Пуанкаре велел немедленно возвращаться во Францию, без заезда в скандинавские страны, как следовало по программе. 29 июля президент прибыл в Париж.

Линия поведения французского правительства была установлена. Франция вмешается в дело, только если возникнет война между Германией и Россией. Но за шесть дней — между передачей Сербии ультиматума и возвращением Пуанкаре в Париж — уже очень много воды успело утечь. Сазонов, застигнутый врасплох, дал понять в Белграде, что нужно идти на уступки, лишь бы избежать войны с Австрией. Сербский премьер Пашич явился перед моментом истечения срока ультиматума в австрийское посольство и передал барону Гизлю ответ Сербии. Сербия уступала по всем пунктам, кроме одного (насчет участия австрийских чиновников в ведущихся в Сербии расследованиях). Но даже и тут Сербия соглашалась, если Австрия не удовлетворится, перенести этот пункт на обсуждение Гаагского трибунала или великих держав и обещала вполне подчиниться их решению. Победа Австро-Венгрии была полнейшая. Но все равно ничего не могло спасти Сербию: Гизль объявил, что он считает ответ все же не вполне удовлетворительным, и спустя полчаса выехал из Белграда. Когда Вильгельм II узнал об этой полной капитуляции Сербии перед Австрией, он написал статс-секретарю Ягову, что «уже нет оснований к войне», но тут же изъявил желание, чтобы все-таки Австрия оккупировала своими войсками Белград и часть Сербии в виде «гарантии». На всякий случай газетам в Германии не дали напечатать полностью сербский ответ, а только глухо упомянули, что сербы «отказываются» дать Австрии удовлетворение.

«Блестящий результат! — писал, однако, в эти же дни Вильгельм. — Это больше, чем можно было ожидать! Большой моральный успех для Вены!» И все-таки он советовал принять меры, которые жестоко обостряли конфликт. В германской историографии теперь уже нет споров, что в этот момент центральными державами была одержана блестящая дипломатическая победа и что гибельная ошибка Германии заключалась в том, что она не решилась круто остановить тут Австрию от дальнейших действий. 27 июля Сазонов имел длинную беседу с австрийским послом графом Сапари. Сазонов предложил сообща искать удовлетворительного для Австрии и России исхода конфликта. Но граф Берхтольд объявил в ответ на это сообщение Сапари, что престиж австро-венгерской монархии затронут и «ничто не может предупредить конфликт». В это время произошло новое, очень тревожное событие: в Париже германский посол фон Шен явился в министерство иностранных дел и попросил ответить, согласна ли Франция объявить свою «мирную солидарность» с Германией, т. е. согласна ли она тоже «локализировать» конфликт между Австрией и Сербией, не давая никому в него вмешаться. Французы ответили, что они хотят сохранения мира и желали бы посредничества между Австрией и Россией для избежания конфликта. План Германии наметился к этому моменту настолько ясно, что в дело вмешалось и британское правительство. Сербия интересовала Англию мало, возможная война Австрии и Германии с Россией больше, но, как только дело стало ближе подходить к Франции, английский кабинет сейчас же подал свой голос, хотя Германия делала все зависящее, чтобы удержать Англию подальше от разыгравшихся на континенте событий.

Еще 21 июля 1914 г., т. е. за два дня до передачи ультиматума Сербии, но уже когда тревожные слухи шли по Европе, германский посол в Петербурге Пурталес доносил о словах Сазонова, что и в Англии не одобряют воинственных намерений Австрии. Вильгельм написал на полях доклада: «Он ошибается!» Мысль об английском нейтралитете твердо засела в его голове и держалась там вплоть до Последней, роковой минуты. Германским послом в Лондоне был в это время князь Лихновский, умный, сдержанный, проницательный дипломат, с изумлением и, судя по позднейшим свидетельствам, с чувством, близким к отчаянию, видевший, что Вильгельм, умышленно или по непостижимому легкомыслию, прямо ведет Германию к войне с Антантой. Напрасно Лихновский доносил ежедневно об увеличивающихся симптомах тревоги и раздражения среди английского правительства. В Берлине все это как-то пропускалось без внимания. 22 июля, еще за день до ультиматума, Лихновский говорил с Греем и после этого разговора настойчиво просил германское правительство удержать австрийцев от предъявления слишком невыполнимых требований сербам и сообщал, что Грей считает невозможным основываться на легкомысленных утверждениях (о связи сербского правительства с покушением). А Вильгельм пишет на докладе: «Грей совершает ошибку, ставя Сербию на одну ступень с Австрией и другими великими державами! Это неслыханно! Сербия — банда разбойников, которую за ее преступление нужно схватить!» 24 июля, узнав об ультиматуме, Грей тотчас же пригласил к себе Лихновского. «Министр был, видимо, под сильным впечатлением австрийской ноты, которая, по его мнению, превосходит все, что до сих пор было когда-либо в этом роде видано», — доносит князь Лихновский в Берлин. Грей сомневался, может ли Россия посоветовать сербам безусловно подчиниться: «Государство, которое нечто подобное примет, собственно, перестает[74] быть самостоятельным государством». Вильгельм, прочтя эти слова Грея, тотчас же отмечает на полях: «Это было бы очень желательно. Это и не государство в европейском смысле, а банда разбойников». Дальше Грей прямо перешел к коренному вопросу: если Австрия нападет на Сербию, то в войну будут вовлечены Россия, Франция, Германия, а это повлечет за собой неизмеримые последствия. Грей предложил, чтобы Англия, Германия, Франция и Италия выступили в качестве посредников, чтобы предупредить конфликт между Австрией, с одной стороны, и Россией и Сербией — с другой. Конечно, предложение Грея было выгодно Антанте и невыгодно для Австрии: ведь всем было известно, что Италия станет на сторону Антанты. Конечно, Грей и сам едва ли верил в успех подобного «миротворчества». Вильгельм тотчас же отметил, что это «бесполезно», и еще сделал характерную пометку: «Бессмыслица! (война) может принести Англии Персию». Другими словами, он уже делает попытку, наивную, как и все, что он делал, внезапным «подкупом» (Персия!) склонить Англию к моментальному переходу на сторону Германии и Австрии, как будто это было возможно при тех глубоких противоречиях, которые отделяли интересы Англии от интересов Германии и Австрии.