Политика. История территориальных захватов XV-XX века
Шрифт:
Всего армян в Турции числилось до начала избиения 1915 г. 2,1 миллиона человек (цифра, установленная армянским патриархатом). Лорд Брайс нарочно берет минимальную цифру 1,6 миллиона человек, чтобы тем неотразимее оттенить смысл происшедшего, и настойчиво прибавляет, что считает верной не эту свою цифру, а ту, которая приближается к 2 миллионам. Итак, примем даже 1,6 миллиона. Из них успело бежать на русский Кавказ 182 тысячи человек, в английский Египет — 4200 человек; сравнительно меньше пострадало армянское население в Константинополе и Смирне; наконец, спаслись перешедшие в ислам и попавшие в турецкие гаремы некоторые армянские женщины. В общей сложности, по подсчетам комитета Брайса, в Константинополе, Смирне и из бежавших, как сказано, на Кавказ и в Египет уцелело 350 тысяч человек.
Уцелело, кроме того, кое-где около 250 тысяч армян протестантов, католиков, обращенных в ислам (до избиения 1915 г.). Итого армян уцелело не больше 600 тысяч человек, погибло же (беря самую малую первоначальную цифру, нарочно принятую лордом Брайсом, т. е. 1600 тысяч) около 1 миллиона человек, но Брайс снова прибавляет, что он считает эту цифру слишком малой и что перебито и сослано, вероятно, даже больше 1,2 миллиона человек. Брайс силился установить, сколько спаслось женщин и детей из высылаемых. Но тут ничего ни разыскать в точности, ни добиться общих цифр нельзя. «В некоторых вилайетах, как, например, в Ване и Битлисе, не было
Впрочем, все, о чем писал лорд Брайс, бледнеет перед официальными актами, показаниями, сообщениями, изданными в 1919 г. немцем Иоганнесом Лепсиусом на основании данных берлинского архива иностранных дел. Он столь же категорически, как и Брайс, говорит о планомерном, принципиально решенном истреблении армянской нации Талаат-пашой и Энвер-пашой. Выдуманный предлог, мнимый «бунт» армян в Ване (20 апреля 1915 г.) был лишь случайным поводом к началу избиений и высылок (равно истреблению). Длилось это до декабря 1915 г. А с декабря.1915 г. началась насильственная исламизация уцелевших, тоже сопровождавшаяся неистовыми избиениями, и продолжалась до разгрома и капитуляции Турции, т. е. до конца октября 1918 г. Нехотя, сдержанно (хоть Турция была важной союзницей) германские консулы, миссионеры, военные и штатские доносили своему правительству о неслыханных и бесчисленных планомерно совершаемых массовых убийствах, но ни Вильгельм, ни Бетман-Гольвег не считали нужным вступиться. Достаточно было одного слова германских властей, чтобы остановить обоих руководителей избиения — и Талаат-пашу, и Энвер-пашу. Но сановники из посольства этого слова не сказали. Напротив, они вели себя так, что младотурки могли быть вполне уверены в сочувствии их образу действий со стороны германского правительства[96].
А все остальные державы, в том числе даже еще нейтральные в 1915–1916 гг. Соединенные Штаты, были совершенно бессильны как-нибудь подействовать на великого визиря и военного министра.
Американский посол Морджентау, слыша от самых правдивых, трезвых, беспристрастных свидетелей рассказы о неслыханных ужасах, творящихся в Армении, решился наконец отправиться к Талаат-паше. Тот категорически отказался говорить об армянах: «Разве они американцы?» — спросил он Морджентау. Отвечал он послу точь-в-точь так, как ответил репортеру «Berliner Tageblatt»;- «Нас упрекают, что мы не делали различия между невинными и виновными армянами; это было абсолютно невозможно, ибо сегодняшние невинные, может быть, зав-фа будут виновными». Что армянский народ будет весь истреблен. Талаат-паша был вполне уверен, и не его вина, если все-таки несколько сот тысяч человек армян случайно на свете уцелело. «Не стоит так спорить, — сказал как-то Талаат-паша американскому послу, — мы уже ликвидировали три четверти армян. Их уже нет ни в Битлисе, ни в Ване, ни в Эрзеруме». Талаат-паша так был в этом уверен, что цинично осмелился (самым серьезным и настойчивым образом) просить посла, чтобы тот повлиял на американские страховые общества, где многие армяне страховали свою жизнь: «Так как армяне почти все теперь уже умерли, не оставив наследников, то, следовательно, их деньги приходится получить турецкому правительству, оно должно ими воспользоваться. Можете вы мне оказать эту услугу?»
Германский посол в Константинополе Вангенгейм, к которому Морджентау обратился с просьбой удержать Талаата и Энвера и вступиться за истребляемых армян, в ответ стал осыпать армян грубейшей руганью и отказался наотрез что бы то ни было для них сделать. В германском посольстве советник Нейрат, возмущенный неистовыми злодеяниями Талаата и Энвера, пытался что-нибудь сделать, чтобы повлиять на них, но, конечно, при явном сочувствии самого посла Вангенгейма делу истребления армянского народа все эти поползновения второстепенного посольского чиновника были тщетны. Морской атташе германского посольства Гумман. любимец Вильгельма II, открыто заявлял, что турки совершенно правильно поступают с армянами (Гумман был личным протеже императора Вильгельма и состоял с ним в переписке). А Лиман фон Сандерс решительно высказал американскому послу (через его сына) свое неудовольствие по тому поводу, что он сообщает о турецких зверствах в Европу и Америку. Только Карл Либкнехт с негодованием клеймил убийц. Но он был бессилен.
К концу войны непоправимое злодеяние было в сущности завершено. Не вина младотурецкого правительства, что армян было уничтожено не 100 %, а только 65 %. Но плодов от этою предприятия турки не увидели. С армянами, а потом с переселением греков исчезла даже и слабая надежда освободиться в сколько-нибудь близком будущем от тисков европейского финансового капитала и построить свое турецкое денежное хозяйство; и с исчезновением армян не турецкий, а французский и отчасти английский капитал занял те позиции, которые остались после истребленных турецких граждан армя-но-грегорнанского исповедания. Когда армянский студент Тейлирьян, посвятивший свою жизнь неустанным поискам бежавшего из Константинополя уже после разгрома Турции в 1918 г. Талаат-паши, нашел его, наконец, в Берлине спустя пять лет и убил на улице и когда затем на берлинском суде развернулись все эти ужасы Апокалипсиса (по выражению одною свидетеля), то не только Тейлирьян был оправдан, но в германской прессе поднялись голоса, требовавшие выяснения степени моральной виновности Вангенгейма в истреблении армянского народа.
Но это уже выходит из рамок нашего рассказа. Стратегически истребление армян касалось в 1915–1917 гг. не столько Англии, сколько России, которая теряла в будущем некоторую точку опоры на севере Турции. Все интересы Англии были в Месопотамии и Палестине.
А между тем именно там, в Месопотамии и Палестине, англичане долго ничего не могли поделать с турками, поддерживаемыми Германией, присылавшей им военное снаряжение и командный состав. В 1915 г. англичане терпели там сплошные неудачи. Разбитый 24 ноября 1915 г. у Ктезифона генерал Таунсэкд отступил к Кут-Эль-Амаре, где он был осажден со своей армией. Так провалилась его попытка взять Багдад. Три упорные английские попытки (генерала Эйльмера) освободить Таунсэнда окончились тяжелыми неудачами. Турками командовал старый талантливый фельдмаршал фон дер Гольц, лишь одну неделю не доживший до полной своей победы: он скончался 21 апреля 1916 г., а 28 апреля Таунсэнд сдался туркам со всем своим отрядом вследствие полного истощения запасов в Кут-Эль-Амаре. Но англичане ничуть не были обескуражены этим тяжким поражением, которое могло потрясти их престиж на всем Востоке, начиная от Египта и кончая Индией. Начаты были грандиозные новые приготовления к походу на Багдад. В Басре, где была военная база англичан, были выстроены громадные верфи, набережные, платформы для выгрузки людей и военного снаряжения. Из Англии прислали 116 выдающихся заслуженных инженеров и при них более семисот квалифицированных техников-исполнителей. Отборный (около 3 тысяч человек) штат квалифицированных рабочих был прислан в их распоряжение. Были проложены специально для целей похода две железные дороги, были предприняты обширнейшие работы по запружению Тигра и Евфрата и по прорытию каналов против наводнений. Командующий английскими силами генерал Мауд получал без отказа и задержки решительно все, чего требовал, из Индии и из Англии. В начале 1917 г. началось, наконец, новое наступление англичан против турок, и уже 11 марта англичане вошли в Багдад. Разбитые наголову турки бежали к северу. Англичане твердой ногой стали в Месопотамии, но должны были еще бороться за распространение своего владычества в огромной стране. Одновременно шло завоевание Палестины. Трудности походов по бесконечной выжженной солнцем безводной пустыне были огромны. Пришлось уже на походе строить большую железную дорогу от Суэцкого канала к Эль-Аришу и от Эль-Ариша до Газы; нужно было провести при неслыханно трудных условиях водопроводную сеть на громадных пространствах. Первые кровавые битвы при Газе, где наступающие англичане встретились с турками и немцами, кончились (в марте и апреле 1917 г.) тяжкими поражениями англичан. Но, не обращая никакого внимания ни на неимоверные трудности, ни на колоссальные денежные затраты, ни на человеческие жертвы, англичане в Палестине, как в Месопотамии, продолжали войну, твердо решив ни перед чем не останавливаться. Осенью 1917 г. генералу Алленби удалось взять Газу (7 ноября) и Яффу (18 ноября), после чего он двинулся к Иерусалиму, куда и вошел 8 декабря 1917 г. В конце февраля 1918 г. Иерихон был также занят англичанами, и все опорные пункты Палестины оказались в их руках. Но турецкая армия далеко еще не была уничтожена, и, несмотря на недовольство французов, английское правительство продолжало в 1918 г. дробить силы между главным театром войны (французским и бельгийским) и палестино-месопотамским фронтом.
Все эти обстоятельства складывались так, что впредь до появления американцев французам нужно было больше всего рассчитывать на себя, чтобы выдержать главный натиск германской армии весной 1918 г. Близкая и грозная опасность породила в это время фактическую диктатуру первого министра Жоржа Клемансо.
Кабинет Клемансо был уже пятым министерством из сменившихся во Франции за время войны. Но с тех пор как министерство Вивнанн (при котором началась война) было пополнено представителями всех политических течений и превратилось в правительство «национальной обороны», эти дальнейшие смены не имели большого политического значения, потому что все дальнейшие министерские комбинации сохраняли свой коалиционный, «общенациональный» характер. 30 октября 1915 г. во главе правительства стал Бриан, 17 марта 1917 г. его сменил Рибо. Но кабинет Рибо продержался всего до 7 сентября того же года. Он пал вследствие яростных нападений со стороны Клемансо на министра внутренних дел Мальви за его предполагаемое попустительство относительно «пораженческого» движения. Под «пораженцами» (les defaitistes) понимались тогда во Франции лица, считавшие невозможным продолжать войну и искавшие пути к скорейшему «миру по соглашению»; к числу их причислялись тогда Кайо и Мальви. Клемансо нападал на Мальви за то, что тот будто бы не арестует «изменников», а выпускает уже арестованных и т. д. Мальви подал в отставку, а спустя неделю за ним последовал и весь кабинет. Во главе правительства стал радикал Пенлеве, но и его кабинет пал 13 ноября 1917 г. после двухмесячного существования. На другой день президент республики Пуанкаре назначил первым министром Жоржа Клемансо. Что министерство Клемансо будет скорее похоже на единоличную диктатуру, чем на парламентский кабинет, это знала в точности не только вся палата, но и вся Франция. Неукротимый (тогда семидесятишестилетний) старик, своенравный, крутой, способный на большую жестокость, искренно презирающий людей (и нисколько этого не скрывающий), одаренный железной волей, быстрым и острым умом, громадным авторитетом, связанным с очень долгой, сложной, часто изменчивой парламентской карьерой, Клемансо любил всегда называть себя «сыном великой революции». Некоторые черты мелкобуржуазного якобинизма в нем действительно были — и в его психике, и в его темпераменте, и в его манере подхода к политическим явлениям. Не всегда он был представителем жестокой социальной реакции и орудием правящих во Франции капиталистических кругов. Во всяком случае в 70-х и 80-х годах, когда он боролся за амнистию коммунаров, когда он с сочувствием и уважением относился к Петру Лаврову, трудно было предугадать в нем ту слепую и яростную ненависть к социализму и социалистам, ненависть, смешанную с насмешкой и презрением, которая так ярко сказалась в нем уже в эпоху первого его министерства — в 1906–1909 гг. Теперь, с начала мировой воины, лозунг: «отечество в опасности» и другой лозунг: «война до полной победы» — неразрывно соединились в психике Клемансо воедино. Со свойственной ему неистовой энергией, подозрительностью, раздражительностью, Клемансо и в своих речах в сенате, и в своих статьях в газете «L'Homme libre» не переставал обличать власти в нерадении, в недостаточной бдительности, в слабости, не переставал выискивать «пораженцев» и «изменников», требовать самых крайних мер против всех, кто осмеливается помышлять о «преждевременном» мире с Германией.
Этот-то человек и стал 15 ноября 1917 г. во главе правительства Французской республики. В Германии это назначение было сочтено за ответ на Октябрьский переворот в России: Франция этим как бы заявляла, что, несмотря на отпадение союзника, она намерена продолжать войну.
Во Франции начались репрессии и аресты всех подозреваемых в «пораженчестве». «Война до победы» — таков был официальный лозунг, за расхождение с которым в лучшем случае грозила тюрьма. «Ни измены, ни полуизмены я не потерплю» (Ni trahison, ni demi-trahison), — заявил Клемансо. А так как под это неопределенное понятие — «полуизмена» — может подойти все, что заблагорассудится поднести, то под прямым ударом почувствовали себя очень многие. Немедленно был предан верховному суду по обвинению в преступном бездействии власти бывший министр Мальви, был затем отдан под суд и арестован бывший до войны первым министром и министром финансов Жозеф Кайо (которого продержали в тюрьме ни за что ни про что больше двух лет), был расстрелян Боло, аресты и расстрелы людей попроще и поскромнее следовали одни за другими. «Какова моя внутренняя политика? Я веду войну. Какова моя внешняя политика? Я веду войну», — так отвечал на эти вопросы диктатор.
При таких-то условиях готовилась Антанта встретить немецкое наступление.
4
«Где у нас был Клемансо?» — с горечью спрашивал впоследствии Людендорф. Гинденбург и Людендорф, отделавшись от Бетман-Гольвега в июле 1917 г., не были довольны по-настоящему и Михаэлисом, несмотря на всю его покорность их воле. Слишком уж он был неспособен и слаб. А между тем, с точки зрения военного командования, тревожные симптомы были налицо.
В 1917 г. были рабочие забастовки с политическими требованиями, были (правда, быстро подавленные) волнения во флоте; шла, все усиливаясь, нелегальная пропаганда; утомление и недоедание приносили свои результаты, усиливалась смертность. Вот не подлежащее никаким оспариваниям показание пережившего это время одного из спартаковских вождей, Пауля Фрелнха: «Уже весной (1918 г.) продовольственное положение стало безнадежным. Голодные пайки понижались с каждым месяцем. Свирепствовали эпидемии. Люди падали замертво на улицах. Прилагались все усилия, чтобы справиться с затруднениями. Немцы и австрийцы воровали друг у друга поезда с украинской и румынской добычей. Ничто не помогало». (См. уже цитированное русское издание его книги «К истории германской революции».)