Политика. История территориальных захватов XV-XX века
Шрифт:
крушение македонского (болгарского) фронта, истощение немецких резервов, свежие резервы врага, непрерывно бросаемые в битву, — все это делает положение германской армии критическим. «Каждый потерянный день стоит нам тысяч храбрых солдат». Колебания Макса Баденского кончились. Жребий был брошен.
Глава XX
Сдача на капитуляцию Германии, Австрии, Венгрии и Турции. Революция и гибель монархии в Германии
1
В ночь с 4 на 5 октября 1918 г. при посредничестве Швейцарии президенту Соединенных Штатов была отправлена следующая телеграмма: «Германское правительство просит президента Соединенных Штатов предпринять шаги к восстановлению мира, уведомить все воюющие державы об этой просьбе и пригласить их делегировать уполномоченных для начала переговоров. Германское правительство принимает в качестве базиса мирных переговоров программу, изложенную президентом Соединенных Штатов в его послании к конгрессу 8 января 1918 г. и в его последующих заявлениях,
Нужно пояснить обе ссылки, встречаемые в этом документе, чтобы вполне понять убийственный для Германии смысл его. Еще 8 января 1918 г. в послании к конгрессу Соединенных Штатов президент изложил в 14 пунктах программу будущего мира. Кроме пунктов, касающихся будущей Лиги наций, требования уничтожения тайной дипломатии, требования свободы морей, разоружения и тому подобных пунктов, которые явно не могли никого особенно стеснять вследствие своей туманности и малой осуществимости, — среди этих 14 пунктов были некоторые очень конкретные. VI пункт требовал освобождения от немцев всей русской территории и полнейшей свободы для России устраивать свои дела и свою политику, как ей будет угодно, VII пункт требовал полного освобождения и восстановления Бельгии, «без всякой попытки ограничить ее суверенитет». VIII пункт требовал не только эвакуации французской территории, но и «исправления зла, причиненного Франции Пруссией в 1871 г. в деле Эльзас-Лотарингии». IX пункт предусматривал «исправление границ Италии» в соответствии с национальным принципом (т. е. отторжения от Австрии Трентино и Триестской области). X пункт требовал для всех народов Австро-Венгрии «ничем не ограниченной возможности автономного развития». XI пункт говорил об эвакуации австрийских и немецких войск из Румынии, Сербии, Черногории; об обеспечении за Сербией свободного выхода к морю. По XII пункту всем нетурецким национальностям в Турции должна была быть обеспечена полная автономия, а Дарданеллы должны быть открыты для всех судов. ХIII пункт требовал создания независимого польского государства, к которому должны быть присоединены «территории, бесспорно населенные поляками»; Польше притом должен быть обеспечен доступ к морю. Таковы наиболее существенные из этих пунктов.
Соглашаясь в первом же обращении к Вильсону с этой программой, Германия уже примирялась с отказом от Брест-Литовского и Бухарестского мира и от всех выгод этих мирных трактатов, с потерей Эльзас-Лотарингии, с потерей своих восточных провинций (Познани, Западной Пруссии, части Силезии), с расчленением Австро-Венгрии и Турции. Но этого мало. Германское правительство, почтительно соглашаясь также с положениями речи президента 27 сентября 1918 г., этим самым как бы наперед заявляло, что оно уже не остановится ни перед каким унижением, потому что именно в этой речи 27 сентября президент сказал: «Мы все согласны, что никакого рода торгом или компромиссом не может быть достигнут мир с правительствами центральных империй, так как мы уже имели с ними дело и видели, как они поступили с другими правительствами, участвовавшими в этой борьбе, в Брест-Литовске и Бухаресте. Они убедили нас в том, что они — без чести и не стремятся к справедливости. Они не соблюдают соглашений, не признают принципов, кроме силы и собственной выгоды. Мы не можем заключать условия с ними. Они сделали это невозможным. Германский народ должен теперь быть вполне осведомленным о том, что мы не можем принять слово тех, кто навязал нам эту войну».
Вот с этой-то речью канцлер Германской империи и объявлял себя особенно (particularly) согласным. Уже последние слова этой речи, подчеркнутые нами, показывали, что президент Вильсон требует низвержения Вильгельма и что это — одно из условий будущего мира. И все усилия германского правительства в течение всей этой драмы — октябрьской переписки с Вильсоном — были направлены, как увидим, к тому, чтобы не заметить этого упорно выдвигаемого требования и как-нибудь обойти его. Итак, первая нота к Вильсону была отправлена. Впечатление в Германии было ошеломляющее. Сразу окончательно рассеялась густая пелена официальной лжи, и с высоты надежд Германия была сброшена в пропасть. «Я был совершенно сокрушен, гордость всей моей жизни была растоптана», — пишет генерал Бернгарди о моменте, когда он узнал о телеграфном обращении Макса Баденского к Вильсону.
Все мемуаристы согласны между собой, что на многих в Германии нашел как бы столбняк, когда внезапно в газетах появилось известие о телеграмме Макса Баденского к Вильсону: «Сознательно ли нас все эти годы обманывали пли сами военные начальники ничего не знали?» — такой вопрос был у всех на устах. На этот вопрос трудно и теперь еще ответить. Мы знаем теперь, что Мольтке стал страшиться катастрофы еще в 1914 г., в октябре, и что 12 января 1915 г. он писал в своем дневнике: «Доверие пошло к черту» (das Vertrauen ist zum Teufel). Но ведь нужно вспомнить, что и сам Мольтке писал это только в своем интимном дневнике, говорил же вслух прямо обратное.
Ничто за всю войну даже отдаленно не готовило среднего обывателя к этой внезапной просьбе о пощаде, к этой телеграфной ноте в Вашингтон, хотя давно уже чувствовалось, что дела идут нехорошо. Чтобы понять всю силу этого внезапного удара, нужно только припомнить, как, несмотря ни на что, до последних дней народ систематически вводился в заблуждение военными властями, боявшимися сознаться в неминуемом проигрыше войны. Приведем два-три примера. Еще в июне 1918 г. статс-секретарь Кюльман был отставлен за то, что осмелился усомниться
11 июня 1918 г. военный министр Штейн во всеуслышание торжественно возвестил в рейхстаге: «Так называемая резервная армия Фоша теперь вообще уже не существует». «Так называемая», ибо Штейн с юмором относился, как к обывательскому суеверию, к мысли, будто у Фоша еще что-то имеется в запасе. После этого произошло поражение немецких войск 18 июля, когда они были отброшены от Марны именно этой колоссальной резервной армией Фоша. 1 августа Вильгельм заявил, и это было подхвачено и комментировалось с восторгом прессой: «Мы знаем, что самое тяжелое уже находится позади». А 8 августа немецкая армия потерпела между Анкром и Авром самое страшное поражение. 4 сентября Гинденбург объявил: «Мы на востоке вынудили врагов к миру, и мы достаточно сильны, чтобы сделать это и на западе, несмотря на американцев». А именно в эти дни и сейчас после этого заявления германские армии должны были ускорить темп своего отступления под неслыханно усилившимся непрерывным огнем неприятеля. Официальной лжи перестали верить всецело даже наиболее легковерные и наивные люди, ибо события до карикатурности быстро опровергали все речи, заявления, воззвания, приказы, манифесты. Но все-таки о капитуляции никто не помышлял. Получилось впечатление громового удара.
Высчитывая часы, ждали ответа Вильсона. Ответ пришел 8 октября. Президент пока ограничивался вопросом о «точном значении ноты имперского канцлера». Означает ли это, что германское правительство принимает все условия, изложенные президентом в его послании к конгрессу 8 января и в его речах, и что, следовательно, переговоры коснутся только практических деталей их исполнения? Что касается просьбы о перемирии, то, пока германские войска не очистили занятых ими территорий союзников, президент отказывается предложить своим союзникам прекратить военные действия. Наконец, следовал третий пункт, прямо направленный против Вильгельма. Президент спрашивал: «Говорит ли имперский канцлер только от имени установленных властей империи, которые до сих пор вели войну?». Было ясно, что если канцлер ответит на этот вопрос — да, то Вильсон сейчас же прервет переговоры. Мысль президента не подлежала сомнению: он требовал полного устранения Вильгельма. Германское правительство ответило 12 октября, что оно принимает все условия, изложенные в свое время президентом, и что намерено обсуждать лишь детали исполнения их; в связи с вопросом о перемирии оно соглашалось эвакуировать все занятые территории и только просило президента создать смешанную комиссию (из представителей обеих сторон), чтобы привести эвакуацию в исполнение. Наконец, на третий вопрос ответ гласил, что «нынешнее германское правительство» образовано по соглашению со значительным большинством рейхстага и канцлер говорит «от имени германского правительства и германского народа».
Но сбить Вильсона с его позиции было абсолютно невозможно. Через два дня, 14 октября, пришла его вторая нота. По поводу «смешанной комиссии» по эвакуации Франции и Бельгии президент заявлял, что все касающееся эвакуации будет предоставлено исключительно усмотрению военных экспертов Антанты и Соединенных Штатов (без участия немцев). Вместе с тем президент «считал своим долгом сказать, что никакие условия (перемирия) не могут быть приняты правительством Соединенных Штатов и союзными правительствами, кроме таких, которые давали бы абсолютно удовлетворительные обеспечения и гарантии, что будет удержано нынешнее превосходство в положении армий Соединенных Штатов и их союзников». Другими словами, президент категорически заявлял, что условия перемирия будут такие, что Германии ни в каком случае не дадут воспользоваться передышкой и продолжать потом борьбу, и, следовательно, самое перемирие равно полной сдаче на все условия победителей: война уже не возобновится ни в каком случае. Затем президент писал, что никакое перемирие невозможно, пока германские войска опустошают оставляемые ими территории Франции и Бельгии «в прямое нарушение правил и обычаев цивилизованного ведения воины», а также топят подводными лодками пассажирские пароходы и спасательные боты, на которых люди пытаются спастись. «Нельзя ждать, чтобы нации, соединившиеся против Германии, согласились прекратить военные действия, пока продолжаются акты бесчеловечности, грабежа и опустошения, на которые они справедливо взирают с ужасом и с пылающими сердцами». Наконец, президент снова обращается к тому, от чего твердо решил не отступать, сколько бы с германской стороны ни делали вид, будто не понимают, о чем идет речь: «Необходимо также, во избежание возможного недоразумения, чтобы президент очень торжественно (very solemnly) обратил внимание германского правительства на форму и ясное значение одного из мирных условий, которое германское правительство теперь приняло. Оно содержится в речи президента, произнесенной на Маунт-Верноне 4 июля этого года. Вот оно. Уничтожение всякой произвольной власти где бы то ни было, могущей отдельно, тайно и по собственному единственно усмотрению нарушить мир на свете; если же она теперь не может быть уничтожена, по крайней мере низведение ее до действительного бессилия. Власть, которая до сих пор управляла германской нацией, и есть такого рода власть, как здесь описано. От желания германского народа зависит изменить ее. Только что приведенные слова президента, естественно, составляют условие, предшествующее миру, если мир должен явиться результатом действий самого германского народа. Президент чувствует себя обязанным сказать, что весь процесс мира, по его суждению, будет зависеть от определенности и удовлетворительного характера гарантий, которые могут быть даны по этому основному вопросу. Необходимо, чтобы правительства, соединившиеся против Германии, не имели никаких сомнений насчет того, с кем они имеют дело».