Политология. Западная и Восточная традиции: Учебник для вузов

Панарин Александр Сергеевич

Континент живет более основательной и замкнутой жизнью, ход которой периодически прерывается неожиданным появлением морских пришельцев. Морские державы не могут жить без экспансии вовне: их собственная территория является не столько пространством жизни, сколько плацдармом. Чужой берег, куда причаливают «пираты моря», также рассматривается ими не как законная и устойчивая граница, а как плацдарм, который предстоит расширить, углубляясь внутрь чужой территории. Поэтому географическое мышление морских держав склонно непрерывно расширять понятие «береговой полосы» (кромки), постепенно зачисляя в нее и те земли, которые континентальные владельцы привыкли считать относящимися к сердцу Континента.

Словом, здесь работает метафора «размываемого морем

берега» или отступающей суши. Само собой разумеется, что вся эта экспансия «морской стихии» получает соответствующее идеологическое прикрытие. Ее носители проецируют свою экспансию в материальном пространстве на пространство сознания, всячески дискредитируя все то содержание культуры, в котором находят отражение защитные реакции Континента. Это происходит на идеологическом, политическом и правовом уровне. Морские державы требуют свободы судоходства и, соответственно, свободных проливов и морей; они требуют «открытости» портов и границ, ослабления таможенных барьеров, отмены пошлин и т. п. Таким образом, принцип «открытого общества» отражает определенный архетип Моря, враждебный архетипу Континента, отстаивающего свои твердыни.

Геополитическая теория Континента, разработанная в Германии, в свое время ведшей длительную борьбу с атлантическими державами – Англией, Францией, а затем и США, учит нас видеть во всех разновидностях либеральной идеологии превращенную форму морского экспансионизма. В свою очередь, англо-американская геополитическая школа (Н. Спайкмен, X. Макиндер, А. Мэхен и др.) разрабатывает методологию и технологию эффективного наступления на Континент: замыкания его в морское кольцо, последовательного дробления и вовлечения все новых кусков расколотого евро-азиатского монолита в сферу действия океанической атлантической системы.

С этой точки зрения, последовательный распад сначала Варшавского пакта, затем Советского Союза с последующим уходом его бывших западных республик «в Европу», наконец, возможный раскол самой РФ на «внутреннюю Атлантику» (Петербург – Новгород) и «закоснелый в азиатстве» Континент – все это может анализироваться в контексте геополитической «логики Моря» в его противоборстве с Континентом. Насыщенная неожиданными переменами и зигзагами история последних 30–40 лет снабдила нас беспрецедентным опытом. Дело в том, что столь быстрое чередование двух мировых фаз –континентальной и морской – вряд ли выпадало на долю других поколений.

После второй мировой войны в лице Советского Союза имело место бурное наступление сил Континента на силы Моря. В условиях такого наступления коммунистические «континенталисты» выдвинули концепцию «ограниченного суверенитета» и устарелости всякого «буржуазного национализма» перед лицом пролетарского интернационализма. От имени такого интернационализма была подавлена «Пражская весна», инициаторы которой желали опереться на национальный суверенитет и объявили о строительстве социализма «с человеческим лицом и национальной спецификой». Запад протестовал против советского вторжения в Прагу в августе 1968-го, решительно осуждая брежневскую концепцию «ограниченного суверенитета». И вот, всего 20–30 лет спустя, когда фаза континентального наступления на Атлантику сменилась фазой бурного океанического контрнаступления на евро-азиатский континент, Запад берет на вооружение концепцию ограниченного суверенитета и объявляет такие ценности, как национализм, патриотизм, служение отечеству, защита границ, вредными и опасными химерами.

Новая теория «глобального мира» учит, что национальный суверенитет безнадежно устарел, в первую очередь в экономической области, где национальное государство теряет всякий контроль, уступая позиции транснациональному капиталу, мировым банкам, МВФ и т. п. Всякие попытки защитить свою экономику и культуру от агрессии беззастенчивой и алчной «внешней среды» – а точнее, от экспансионизма консолидированной атлантической системы, осуждаются как ретроградный традиционализм, несовместимый

с прогрессом, с новым мировым порядком, с законами современного развития. Страны и континенты, подверженные беспрецедентному давлению в рамках однополярного мира, лишенного сдержек и противовесов биполярности, призываются к тому, чтобы окончательно открыться, не сопротивляться и не защищаться. Глобализация преподносится как некий одновариантный и безальтернативный процесс, в котором имеет голос лишь одна сторона, олицетворяющая передовую Современность – Запад.

Надо сказать, своекорыстное злоупотребление лозунгом «открытого общества» хорошо известно на примере отношений Англии и Континента в первой половине XIX века, когда первая выступала в качестве промышленной «мастерской мира». Поскольку англичане знали, что в условиях свободного обмена их развитая промышленность способна разорить любую другую, они выступали в качестве последовательных фритридеров – сторонников свободной торговли. Уже тогда были изобретены многие из тех идеологических аргументов, которые используются сегодня в защиту «открытого общества» и ликвидации всех и всяческих защитных барьеров, квот, границ.

2. Политическая реализация принципа: технологии «открытого общества»

Выделенные выше три аспекта «открытого общества» – социологический, культурологический, геополитический – открывают нам соответствующие технологии, посредством которых данный принцип реализуется в политических практиках.

Давайте посмотрим, кого может привлечь лозунг «открытого общества» в социологическом смысле – как открытие шлюзов для накопленной в обществе предпринимательской энергии, сдерживаемой бюрократическими и иными препонами. Ясно, что речь идет о таких социальных группах, которые либо уже накопили определенный социальный и экономический капитал, но встречают препятствия для его реализации в устаревших учреждениях и нормах, либо о таких, для которых принцип демократической открытости имеет ценностную, идеологическую притягательность.

Например, в постсоветской России программа «открытого общества» объединила столь разнородные группы, как бывшая партийно-комсомольская и гебистская номенклатура, с одной стороны, и интеллигенция – с другой. Номенклатура уже при прежнем (ее собственном) режиме накопила значительные возможности; лозунг «открытого общества» был ей нужен для того, чтобы свободно конвертировать свои властные привилегии в собственность. Она, таким образом, воспринимала события не романтически, а прагматически и знала, на что идет. Этого не скажешь об интеллигенции. Она воспринимала принцип «открытого общества», в основном в идеологическом ключе – в контексте нового великого учения, либерализма. Речь шла не о том, чтобы реализовать уже имеющиеся возможности, а о достаточно абстрактных, но пленительных далях нового «светлого будущего». Разумеется, и интеллигенция могла связывать с демократическими принципами «открытого общества» свои профессиональные требования: освобождения интеллектуального творчества от идеологической цензуры, свободы слова и творческих союзов, свободной соревновательности способностей и талантов вместо поощрения бездарностей за идейную преданность.

Что же вышло на деле?

Принцип «открытого общества» при его последовательном демократическом применении инициирует два процесса: легитимации власти и легитимации собственности. Легитимность власти на основе идеологии «открытого общества» означает нормальную соревновательность множества партий, платформ и программ вместо былой монополии партии-авангарда. Легитимность собственности означает ее приватизацию на основе принципов народного капитализма: акционирование крупных предприятий с преимущественной продажей акций внутри производственных коллективов, широкого использования кредита и лизинга, гласных конкурсов и аукционов.