Политрук. На Ржевском выступе
Шрифт:
Глава 3
Четверг, 23 июля 1942 года. Ближе к вечеру.
Калининская область, с. Ботнево
С бумагами разобрались быстро, я даже подивился живости военной бюрократии. Кристину мы проводили в санитарную роту полка, наголо остриженные Павел с Артемом достались интендантам, а мой путь лежал в расположение 8-й роты.
Честно говоря, никогда меня не тянуло командовать людьми. Знаю отдельных особей, которые просто алчут власти, да побольше, но
А что делать? Душевно поговорить с ротным? Мол, не мое это – брать на себя ответственность и нести ее? И куда товарищ майор пошлет товарища старшего сержанта? То-то и оно.
Однако не до капризов – война идет. Конечно, брать под командование целую роту боязно, но тут уж… Надо, Тося, надо!
Батальонный комиссар Данила Деревянко взялся было отрекомендовать меня личному составу, но я настоял на своем. Сам, мол, разберусь.
718-й полк не стоял на постое в Ботнево, а расположился неподалеку, заняв лесочек, прореженный полянками и лужками. Большие армейские палатки выстроились по линеечке, прячась под самодельными масксетями – на дырявые рыбацкие снасти навязали зеленых лоскутков, повтыкали ветки да пучки травы. Но бойцы этим не ограничились – шуршали лопатками, тюпали топорами, закапываясь.
Бойцы 8-й роты тоже нарыли себе землянок – добротных, в два наката. Я храбро спустился в ближайшую, просунулся в низкую дверь – и чуть не задохнулся от вони. В мигающем свете коптилки тускло поблескивали мятые миски, пустые консервные банки и армейские котелки, сваленные на стол. Красноармейцы сидели и лежали вокруг, как пародия на древних римлян в триклинии, и таращились на меня. Немая сцена.
– Встать! – холодно скомандовал я.
Народец, воровато прибирая спиртное, выстроился, недовольный и хмурый.
– Меня зовут Антон Иванович Лушин, – представился я. – Назначен командиром вашей роты. Надеюсь, что временно. Командовать чмошниками – не велика честь.
О как! Встрепенулись! В потухших взглядах смертников затеплились нехорошие искорки.
– Я вам не чмо, товарищ политрук! – промычал здоровый бугай, сжимая кулаки. – Я воевал! И ребята тоже!
– Фамилия! Звание!
– Старшина Ходанович! – подтянулся бугай.
– Если вы не чмошники, то откуда в землянке срач? – медленно проговорил я. – Почему от вас смердит, а форму будто из жопы выкрутили? Два часа на постирушку, глажку, чистку, бритье и мытье! Время пошло.
Видать, позорников закусило – ровно через два часа рота построилась на вытоптанной полянке. Явный некомплект – человек сто пятьдесят от силы. Красноармейцы тянулись во фрунт, играя желваками. О, злятся, как…
– Начищенные, наглаженные… – Усмешка изломила мои губы. – Хоть плакат с вас рисуй. Я примерно представляю, чего вы мне мысленно желаете и как далеко посылаете, но ничего, переживу. У нас с вами, по идее, одна цель – бить врага! Бить так, чтобы немцы боялись даже пёрднуть в нашу сторону! Но кто ж испугается жалких чучел, что сами себя не уважают, позоря звание бойцов Красной Армии? – Обведя строй глазами, сказал спокойнее: – Могу обещать вам одно: я никогда не поведу вас на убой. Моя задача – служить так, чтобы ваши матери получали письма, а не похоронки. Вопросы есть?
– Да толку-то в начищенных сапогах, товарищ командир, – прогудел Ходанович, кривя тонкогубый рот, – когда – во!
Он приподнял ногу, и его сапог будто оскалился, отвесив подошву с клычками-гвоздиками.
– У нас каждый второй – босяк! В лаптях и чунях ходим!
– А это еще одна моя задачка, – отпасовал я. – Вольно! Разойтись!
Суббота, 1 августа 1942 года. Ночь.
Ржевский район, село Полунино
В безлунной темноте гроздями мерцали звезды. Их рассеянное сияние помогало угадывать купы деревьев да островерхие палатки. И тишина… Даже дальний артиллерийский гром смолк. Лишь где-то с краю горизонта шарил по небу зенитный прожектор.
Обойдя часовых, я присел на свежеспиленный пень и вытянул руки к погасшему костру – ладони уловили слабый жар припорошенных пеплом углей. После дождя парило, но это на солнце, а сейчас, когда поверх дневной духоты завеяло прохладой, капризной душе тепло подавай. Не для сугреву, а просто так. Хотелось ощутить мимолетный уют и успокоиться.
Я прислушался. Лениво заржали кони – и мы, и немцы вовсю запрягали непарнокопытных. Лошадки тягали пушки, на телегах подвозили раненых или снарядные ящики, а то и мятые бочки с соляркой для танков. А у нас в полку продфураж на исходе, едва на три сутдачи хватит…
Вобрав полную грудь свежего воздуха, я медленно выдохнул. Чуть больше недели мы здесь. На войне.
Мои губы сложились в усмешку. Забавно… Больше всего я переживал за Кристину. Куда ей, дескать, избалованной девчонке! А «девчонка» за какой-то день вписалась в грубый фронтовой реал. Стоило же ей прооперировать тяжелораненого начштаба, как «военврачиню» мигом зауважали. Даже в дивизионном медсанбате не верили, что подполковника Дробицкого можно спасти, а товарищ Бернвальд взяла да и выходила его!
Салов мигом подмахнул приказ, и уже второй день «гостья из будущего» – военфельдшер санитарной роты. Ломов ворчать начал: как бы не сманили Кристю в дивизионный медпункт…
А Пашке с Тёмой туго пришлось – старшина Ходанович мужиком оказался въедливым. Совсем загонял «попаданцев», зато вышло просветление мозгов.
«А вы как хотели? – щурился Лёва, раскуривая самокрутку. – Служба – это вам не баран начихал!»
Да я и сам поволновался изрядно. Ну какой из меня офицер? Я ведь так и дембельнулся в звании старшего сержанта! А деваться-то куда? Хорошо еще, 139-я стрелковая лишь выдвигалась на позиции, и у меня всю неделю длилась «учебка».
Дневка. Ночной марш. Боевые стрельбы. Химокуривание красноармейцев. Оборудование землянок. Огневая подготовка…
Ботнево, Бели, Теличино, Савкино, Коробово…
…Сучком я разгреб золу – под ветерком недобро калились уголья. И тут же с шипом вплеснулась в небо ракета, лопнув в вышине зелеными брызгами. Землянки, палатки, «студеры» под масксетью – всё заиграло изумрудными переливами. Померкло, дрожа, и утухло, будто отблеск с передовой.
«Ладно, – вздохнулось мне, – отбой, товарищ Лушин…»