Политрук
Шрифт:
– Почему была? Есть.
– О, расскажи про неё, какая она?
– Хватит, товарищи офицеры, – обрывал молодых взводных Аркадьев, – идите в своё расположение и лучше проверьте службу, чем тратить время на лирические отступления.
Двадцать второго февраля 1943 года дивизия получила приказ: с наступлением темноты выдвинуться к переднему краю, сменить части одиннадцатой армии и утром двадцать третьего перейти в наступление.
Рота вышла к переднему краю, когда окончательно стемнело. Старший лейтенант, командир
– Мы находимся вот на этом выступе, до немцев порядка двухсот метров. Их оборона хорошо укреплена, много дзотов и укрытий. Много глубоких блиндажей, не выкуришь и артиллерией. Вся ничейная полоса хорошо пристреляна. Так что когда пойдёте в наступление, старайтесь преодолеть её одним броском. Замешкаетесь, всем крышка, перебьют, как кутят.
Аркадьев принимал участок, а Илья решил пройтись, посмотреть, как устроились бойцы. Ночь стояла холодная, морозная, безветренная тускло мерцали звёзды. Противник нервничал, непрерывно пускал ракеты, кое-где раздавались пулемётные очереди, даже разорвался снаряд.
– О чём задумался, брат-славянин? – раздалось сзади.
Илья обернулся и увидел командира батальона и заместителя по политчасти.
– Здравия желаю, товарищ капитан.
– А где ротный, в землянке? Собирай офицеров, есть дело.
Через пять минут собрались офицеры роты, командир пулемётной роты и командир артиллерийской батареи.
– Задача роте: ворваться в траншеи противника, а затем силами двух взводов ударить во фланги гитлеровцам. Тем обеспечить наступление других рот батальона.
После ухода командования батальона, Илья собрал в командирской землянке коммунистов и комсомольцев.
– В роте много новеньких необстрелянных солдат, необходимо воодушевить их личным примером, когда начнётся атака. А до этого необходимо поговорить с каждым бойцом, подбодрить, помочь подготовиться к бою.
В эту ночь в роте никто не спал. Бойцы готовили в снежном насте проходы и ступеньки, расчищали площадки для пулемётов.
Илья смог поговорить почти с каждым солдатом роты, настроение у всех было немного проподнято-нервное, как бывает обычно перед боем.
Переговаривались, курили «козьи ножки», вспоминали о доме, о родных. Скорее бы окончилось это ожидание, томящая неизвестность. Илья пошёл на правый фланг, в расположение первого взвода, где ему по договорённости с командиром роты надлежало быть во время атаки.
– Вот, полюбуйтесь, товарищ младший лейтенант, – указал Илье в сторону один из бойцов, – совсем раскис. Держался, держался, и на тебе…
На ящике из-под патронов сидел молоденький парень с отрешённым лицом. Илья подошёл к нему, тот повернул голову и виновато улыбнулся.
– Что, страшновато?
– Страшновато, – с детской непосредственностью отозвался боец.
– А ты не думай о смерти, вспоминай хорошее, весёлое, что было в жизни. Сам-то откуда?
– Ярославский я.
– О, ярославские дерутся геройски, смело. А смелого пуля боится, и штык не берёт. Вот и не подведи земляков, на тебя надеются…
– Постараюсь, товарищ младший лейтенант. А в случае чего… тут у меня письмо к маме, один я у неё остался, двух моих братьев под Сталинградом…
– О смерти думать запрещаю, – как можно строже проговорил Илья, – а письмо маме отправишь завтра. Сам.
Боец по-детски шмыгнул носом и смущённо улыбнулся.
Илья прошёл дальше по траншее и подумал, что он старше этого парня всего-то на год-два. Почему же у него нет никакого сомнения, никакой боязни, а только уверенность и твёрдость? Может быть, в этом сказывается высокое чувство ответственности? Он не может испугаться, не может унизить себя трусостью, не может выглядеть в глазах бойцов и тех, кто доверил ему такую ответственную работу за души людей этаким хлюпиком, размазнёй, которого и уважать-то не за что, а слушать, и тем более.
Задумавшись, неожиданно увидел в конце траншеи знакомого ещё по времени формирования дивизии на Урале основательного, по-деревенски неторопливого Евсея Петрова, который положив на сапёрную лопатку лист бумаги, писал что-то карандашом, подсвечивая себе цигаркой. Евсей отслужил срочную ещё до войны. Он был в бою хладнокровен и смел, никогда не терял выдержки и самообладания, ему можно было поручить любое задание с уверенностью, что оно будет выполнено.
– Что, Евсей Иванович, о предстоящем бое, наверное, домой сообщаешь.
Евсей неторопливо затянулся, выпустил дым и ответил:
– А чего о нём писать-то, о бое, расстраивать только домашних. Чай, не впервой идти, обойдётся как-нибудь. Там в селе и так несладко, весь колхоз на бабах, да на мальцах остался. Ничего, тянутся… Сами на жмыху, да на мёрзлой картохе, а фронт снабжают.
– Вот хочу тебя попросить, посмотреть за молодым, как бы не струсил парень. Земляк твой, ярославский.
Илья рассказал Евсею о раскисшем пареньке. Тот сразу засобирался:
– Пойду, пожалуй, оставлять с такими думами наедине парнишку не следует. А ты, Борисыч, за него не волнуйся, пойдёт в атаку вместе со мной.
Илья с чувством пожал руку Евсею:
– Спасибо тебе, Иваныч!
– Да полно, за что спасибо-то!
Утром началась артиллерийская подготовка. От грохота снарядов закладывало уши, вражеские позиции накрыло взрывами. Снег почернел. Через сорок томительных напряжённых минут ожидания, артиллеристы перенесли огонь вглубь обороны немцев. Наконец-то взвилась зелёная ракета сигнал к атаке. В один миг, словно какая-то сила вытолкнула Илью на бруствер: