Полковнику никто не пишет
Шрифт:
– Не хочу умирать в темноте.
Полковник оставил лампу на полу. Он чувствовал себя вконец разбитым. Ему хотелось забыть обо всем, заснуть и проснуться через сорок пять дней, двадцатого января, в три часа пополудни на гальере – как раз в тот момент, когда его петуха выпустят на арену. Но сон не шел к нему,
– Вечная история, – вновь заговорила она через какое-то время. – Мы голодаем, чтобы ели другие. И так уже сорок лет.
Полковник подождал, когда жена спросит, не спит ли он. Ответил, что нет. Женщина продолжала ровно, монотонно, неумолимо:
– Все выиграют, кроме нас. Мы единственные, у кого не найдется ни одного сентаво, чтобы поставить на петуха.
– Хозяин петуха имеет право на двадцать процентов.
– Ты имел право и на выборную должность, когда во время выборов разбивал себе лоб, – возразила женщина. – Ты имел право и на пенсию ветерана, после того как рисковал шкурой на гражданской войне. Но все устроились, а ты остался один и умираешь с голоду.
– Я не один, – сказал полковник.
Он хотел ей объяснить что-то, но его сморил сон. Она продолжала бормотать, пока не заметила, что муж спит. Тогда она откинула сетку и стала ходить взад-вперед по темной комнате, продолжая говорить. Полковник окликнул ее на рассвете.
Она появилась в дверях, как привидение, освещенная снизу едва горевшей лампой. Прежде чем лечь, она погасила лампу, но все продолжала говорить.
– Давай сделаем вот что… – прервал ее полковник.
– Единственное, что можно сделать, – это продать петуха, – сказала женщина.
– Но можно продать и часы.
– Никто их не купит.
– Завтра предложу их Альваро за сорок песо.
– Не даст.
– Тогда продадим картину.
Женщина
– Ее не купят.
– Посмотрим, – сказал полковник мягким спокойным голосом. – Сейчас спи. Если завтра ничего не продадим, тогда и подумаем, что еще можно сделать.
Он пытался не закрывать глаз, но сон сломил его. Полковник провалился в забытье, где нет ни времени, ни пространства и где слова его жены приобретали иной смысл. Но через минуту почувствовал, что она трясет его за плечи.
– Ответь же мне!
Полковник не знал, услышал он эти слова во сне или наяву. Светало. В окне ясно обозначилась светлая зелень воскресного утра. У полковника начинался жар, веки горели, лишь с большим трудом он собрался с мыслями.
– Что мы станем делать, если не сможем продать ничего? – не унималась женщина.
– Тогда уже будет двадцатое января, – сказал полковник, окончательно проснувшись. – Двадцать процентов выплачивают в тот же день.
– Если петух победит, – сказала женщина. – А если нет? Тебе не приходило в голову, что его могут побить?
– Нашего петуха не могут побить.
– А вдруг побьют?
– Остается еще сорок пять дней, – сказал полковник. – Зачем думать об этом сейчас?
Женщина пришла в отчаяние.
– А что мы будем есть все это время? – Она схватила полковника за ворот рубашки и с силой тряхнула его. – Скажи, что мы будем есть?
Полковнику понадобилось прожить семьдесят пять лет – ровно семьдесят пять лет, минута в минуту, – чтобы дожить до этого мгновения. И он почувствовал себя непобедимым, когда четко и ясно ответил:
– Дерьмо.