Полмира
Шрифт:
– За щиты! – рявкнул Ральф, брызгая слюной.
Люди попятились, стали плотно, становясь на место погибших, и щиты дергались и колотились друг о друга, а на них поблескивал дневной свет. Колючка услышала, как бьются стрелы о липовое дерево, увидела, как одна перелетела через край щита Бранда, свистнула ему над плечом. Одда упал, в боку его торчало древко, и он с руганью полз вверх по склону.
– Назад! Назад! Стоим крепко!
И подхватила Одду под мышки и повокла его вверх, а он стонал и отбивался и выдувал кровавые пузыри. И она упала, а он рухнул сверху, и она
И Колючка стояла, оцепенев и с пустой головой, и не знала, сколько людей из команды погибло. Трое? Четверо? Всех зацепило, но кого оцарапало, а у кого-то рана вышла тяжелая. Она и сама не знала, ранена или нет. Не знала, чья на ней кровь. И, посмотрев на стрелу в боку Одды, подумала, что парень не жилец. Впрочем, а кто здесь жилец? Сквозь щели в побитых щитах она видела склон, усеянный телами. Люди на истоптанной траве еще шевелились, стонали, раздирали ногтями раны.
– Протолкнуть вперед или вытащить? – резко спросила Сафрит, становясь на колени подле Одды.
И крепко взяла его за окровавленную руку.
Отец Ярви молча смотрел вниз, только потирал острый подбородок, и пальцы оставляли красные потеки на коже.
И ярость схлынула, будто и не было ее, и полыхавший огонь прогорел до углей. Отец не успел рассказать Колючке, что радость битвы питает заемная сила, и расплачиваешься за нее – вдвойне. Она вцепилась в мешочек с его костями, но не нашла утешения в прикосновении. И она увидела, как из ран течет кровь, и стонущих людей, и резню, что они учинили. Резню, которую она учинила на пару с ними.
Она научилась убивать, и с этим никто не посмел бы спорить.
И она переломилась пополам, словно ей ударили под дых, и закашлялась, и сблевала на траву крохотный комок рвоты, а потом распрямилась, и задрожала, и не могла отвести глаз, и вокруг нее все заливал такой яркий свет, а колени дрожали, дрожали, и навернулись на глаза слезы.
Она научилась убивать. А еще ей хотелось домой к маме.
И она увидела, что Бранд обернулся и смотрит на нее, и лицо у него все ободрано с одной стороны, а по шее течет кровь прямо в воротник рубашки, а в руке кинжал, и болтаются обрывки повязки, а кинжал – красный-красный.
– Ты как? – просипел он.
– Не знаю, – ответила она, и ее снова стошнило, а если б она успела поесть, то блевать бы ей не переблевать.
– Нам нужно вернуться на «Южный ветер», – послышался чей-то подвизгивающий от страха голос.
Отец Ярви покачал головой:
– Они нас перестреляют с берега.
– Нам нужно чудо, – выдохнул Доздувой, поднимая взгляд к розовому небу.
– Скифр! – крикнул Ярви, и старуха вздрогнула, словно от укуса мухи, и забормотала, и еще сильней сгорбилась. – Скифр, сделай же что-нибудь!
– Они возвращаются! – заорали от щитов – битых, раздолбанных щитов, сколько они выдержат…
– Сколько их? – спросил Ярви.
– Больше, чем в прошлый раз! – крикнул Ральф, накладывая стрелу на тетиву.
– Насколько больше?
– Намного больше!
Колючка попыталась сглотнуть, но во рту пересохло. И слабость такая накатила, отцовский меч едва в руке держался. Колл понес воды стоявшим со щитами, и люди пили, и ругались, и морщились от боли – все ж раненные.
Фрор прополоскал водой рот и сплюнул.
– Время дорого продать наши жизни! Вам смерть пришла!
– Вам смерть пришла… – пробормотала пара голосов, но вызова в них не слышалось, только одно горькое сожаление.
Колючка слышала, как приближаются коневоды, слышала их боевой клич и быстрые шаги. Слышала, как рычит команда – люди готовились встретить набегающего врага в щиты, и, несмотря на слабость, она сжала зубы и вскинула окровавленные меч и топор. И пошла к щитовой стене. К той самой полоске истоптанной грязи за ней, хотя самая мысль об этом пробуждала в ней что угодно, только не радость.
– Скифр! – взвизгнул отец Ярви.
И с воплем ярости старуха вскочила на ноги и отбросила плащ.
– Да будьте вы прокляты!
И она затянула песнопение, тихо-тихо, но голос ее становился все громче и громче. И она прошла мимо, и Колючка не понимала, что она поет, и никогда не слышала, чтоб люди произносили такие слова. И так она поняла, что то был не язык людей.
Ибо то были эльфьи слова и эльфья магия. Магия, что расколола Бога и разбила мир, и каждый волосок на теле Колючки встопорщился, словно бы задул северный ветер.
Скифр все пела и пела, все громче, быстрее и свирепей, и из-за опутывающих тело лохмотий она выдернула два шипастых и источенных прорезями куска темного металла, и она вдвинула один в другой с громким щелканьем, словно запирала замок.
– Что она делает? – спросил Доздувой, но отец Ярви отодвинул его своей искалеченной рукой.
– То, что должна.
Скифр держала в руке эльфью реликвию. И она вытянула руку, приказав:
– Отойдите!
И колеблющаяся щитовая стена распалась, и Колючка посмотрела в щель. А там… там бежали коневоды, целая толпа их, нет, куча, они ползли, как насекомые, огибали тела своих павших, быстро перепрыгивали, и в глазах у них была смерть.
А потом совсем рядом словно бы громыхнуло громом, и вспыхнул свет, и ближайший ужак опрокинулся назад, словно бы его столкнул вниз по склону гигантский палец. А потом щелкнуло и хлопнуло еще, и команда недоуменно зароптала – потому что вниз укатился еще один человек, укатился подобно детской игрушке, и пламя вспыхнуло у него на плече.
Скифр завывала все громче и пронзительней, из эльфской реликвии вылетали ошметки блестящего железа и падали, дымясь, на траву у ее ног. Люди скулили, смотрели, раскрыв рот, и цеплялись за амулеты – страшное ж колдовство, страшней, чем ужаки! Шесть громовых ударов раскатилось над равниной, и шесть мужей пали мертвыми и искалеченными, а остальные коневоды развернулись и бежали, крича от ужаса.