Полночь в Часовом тупике
Шрифт:
Робер быстро утомился от таких философских измышлений. Ну что за нелепая мысль посетила голову этой овцы! Место донельзя жуткое, час уж поздний и, как назло, еще начал накрапывать дождь. Робер Доманси поправил шляпу и принялся расхаживать под единственным освещенным окошком на первом этаже трехэтажного дома.
Занавеска была слегка отдернута, в окне появилось лицо и приникло к стеклу. Женщина всматривалась в снующий силуэт в шляпе дыней. Пьянчужка какой-нибудь? Нет, вроде не шатается. Бродяга? Что он замышляет, что за козни строит? Пусть уже уберется отсюда!
Женщина, опираясь на костыль, только собиралась отойти в туалет, как вдруг ее взгляд привлекло какое-то движение среди груды развалин в глубине тупика. Второй
Жилица первого этажа так проворно отпрянула от окна, что чуть не упала. Подвывая от отчаяния и ужаса, она с трудом справилась с тугой неподатливой дверной ручкой и заголосила на лестничной клетке, скликая соседей.
В Часовом тупике блестящая лужа, чернеющая на земле, постепенно стекала с водой в канаву.
Глава вторая
Единственный свидетель преступления был незамедлительно опрошен прямо на дому. Комиссар местного отделения, кругленький чиновник, который, казалось, только что пробудился ото сна, но при этом пытался важничать и явно гордился своим пенсне и небольшой бородкой, явился самолично. Показания свидетельницы он записывал в специальный блокнот, обильно мусоля при этом карандаш.
— Подытожим: Од Самбатель, 1852 года рождения, отец плотник, мать работница на спичечной фабрике…
— Мама померла от чахотки, когда мне еще пяти лет не было. «Много серы в организме», так сказал доктор. Отцу посчастливилось вторым браком жениться на вдове, у которой был магазин зонтиков на бульваре Рошшуар. Хотя она была, как говорится, бальзаковского возраста, 37 ей было, вроде как пора увядания, но она тем не менее была хороша собой и умела нарядиться, одежду подбирала ту, что к лицу. А уж притом, что с финансами у нее все было благополучно, так вообще невеста на выданье. Отцу тогда пятьдесят стукнуло, он взвесил все «за» и «против», ну, ей он тоже глянулся — статный, что называется, сильный мужчина — и так она стала моей мачехой. Ну, начались золотые времена. Предприятие жены приносило доход, отец превратился в рантье. Был тощим, стал толстым. Был живчик, стал вялым и ленивым. Коммерция-то вызывала у него отвращение, так что он тратил время и здоровье, коротая дни за выпивкой.
Комиссар вздохнул и перестал чирикать в своем блокноте.
— Мадам, я…
Но никто и ничто не могло остановить поток словесных излияний хромоножки. Комиссар обессиленно прикрыл веки, невероятная усталость обрушилась на него, Од Самбатель все тараторила, трещала без умолку, он кивал, не в силах уловить главную мысль: покинутые отцом и мужем, торговка зонтиками и маленькая Од сидели по своим комнатам и предавались бесплодным мечтам. Берта Самбатель зачитывалась рыцарскими романами о любви и воображала себя лихой героиней на белом коне.
Веки комиссара отяжелели, глаза сами собой начали закрываться. Ему почему-то привиделась леди Годива, обнаженная и прикрытая лишь своими прекрасными волосами, которая скачет галопом под улюлюканье каких-то темных личностей. Он тряхнул головой, пытаясь прогнать охватившую его дремоту. Предпринял мощное усилие, чтобы собраться и не наделать роковых ошибок. Но в глубине души ему вовсе не хотелось концентрироваться, а хотелось только спать,
— Когда мне исполнилось восемнадцать лет, три события полностью перевернули мою жизнь: как-то вечером во время очередной выпивки папаша не устоял на ногах, споткнулся о помойку, попытался ухватиться за тележку зеленщика, но он был таким тяжелым, что тележка перевернулась и кочаны капусты выкатились на мостовую, а встречный фиакр вильнул и задавил его. Вскоре после похорон моя мачеха Берта, записывая в приходно-расходную книгу проданный зонтик, схватилась за грудь и бездыханная застыла в кресле. Возвращаясь с погребения, я сняла вуалетку перед зеркалом, висящим в будуаре, и вгляделась в свое лицо, которое до сих пор меня как-то мало интересовало, так, словно увидела его впервые. И тогда поняла, что я уродлива.
Где-то на этаже заплакал ребенок. Комиссар очнулся. Похоже, он попал в ловушку. Он кашлянул, пытаясь привлечь внимание к своей персоне и прервать неудержимый шквал красноречия Од Самбатель. Его собеседница при этом скорее напоминала бледную тень человека, чем живое существо.
— Ну и вот, поскольку я была разумной и передовой девушкой, я решила не выходить замуж, продать Бертин магазин, приобрести квартирку в новом доме в Часовом тупике и украсить ее всякими безделушками, приобретенными во время прогулок по городу. Еще я запоем читала мачехины книги. И вот пришел несчастный день, когда на меня напала непонятная хворь, четверо врачей называли разные ее причины, но ни один не мог предложить лекарство. И я оказалась закрытой в четырех стенах. Я и тут не утратила здравого смысла и сумела организовать свое затворничество достойным образом, благо, материальных средств мне хватало, и я сумела нанять помощников, которые ведут мое хозяйство и ходят за покупками. Сама я перемещаюсь только из кровати на кухню, из кухни в уборную, из уборной в комнату, к окну, и от окна назад в постель. Вот теперь вы все знаете, господин комиссар.
— К окну? — пробормотал комиссар.
Од Самбатель проверила рукой, на месте ли клюка, чтобы при необходимости встать с кресла.
— Да-да, именно окно, в нем-то я все и видела! Вот кошмар! Вы будете удивлены, но я люблю ночь, я совсем ее не боюсь, ее тишину нарушают лишь пьяницы, забредающие сюда выгулять хмель от вина, которым налились на Холме или на бульварах, но это случается не так часто. Я-то все по дому болтаюсь, стараюсь соседей не беспокоить, веду себя скромно, вот даже на палочку пришлепала наконечник из резины, я ведь…
— Так что в окне? — устало переспросил комиссар.
— Я в какой-то момент заметила этого фанфарона, который поджидал кого-то внизу. Он стоял в непривычном месте, обычно люди возле фонаря ждут, а не у кучи обломков. Ну, сперва я предположила, что у него назначено свидание с женщиной. По этому поводу я вспомнила рассказ, что прочитала на прошлой неделе, там один…
— Так что в окне?
— Ну если это вам так важно… Затем я подумала, что больно он беспокоен, как-то слишком дергается, и я решила, что он замышляет неладное. И тут сзади появляется вовсе не фифа в рюшечках — из темноты выдвигается мужской силуэт, он мне кого-то напомнил, но никакой возможности вспомнить, кого же… Короче, он достает короткую палку с лезвием на конце и два или три раза пронзает горло того фанфарона. Затем раскладывает какие-то вещи возле тела…
— Благодарю вас за проявленную гражданскую доблесть и предоставленную ценную информацию, — объявил комиссар, с облегчением вставая с неудобного, словно набитого булыжниками, диванчика. — Мы еще придем, чтобы задать вам несколько вопросов.
— Конечно-конечно, я отсюда никуда не денусь.
Од Самбатель проводила комиссара до двери: калека-калекой, она тем не менее оказалась на голову выше кучерявого стража порядка.
«Он похож на спаниеля… — подумала она, пожимая ему руку. — Грустный спаниель, который притворяется полицейской ищейкой».