Полное собрание рассказов. 1957-1973

Шоу Ирвин

В чисто французском стиле

Беддоуз вернулся из Египта в разгаре утра. Поехал в свой отель, дружески пожал руку консьержу, кратко поделился своими впечатлениями о поездке: да, путешествие замечательное, но эти египтяне просто невыносимы. Консьерж сообщил ему, что в городе ужасный наплыв туристов — теперь это стало обычным явлением — и в результате цены на номера резко подскочили — тоже обычное явление.

— Туристский сезон теперь у нас продолжается круглый год! — вздохнул консьерж, передавая ему ключ от номера.

Беддоуз поднялся к себе, попросил носильщика убрать пишущую машинку подальше

с глаз, в кладовку, — пока что не желает он ее больше видеть. Открыв окно, полюбовался Сеной, ее плавно, задумчиво текущими водами. Принял ванну, переоделся и назвал телефонистке на коммутаторе номер Кристины. У этой телефонистки вечно раздражающая его привычка повторять номера по-английски, и он с улыбкой отметил, — конечно, она осталась ей верна. Когда она пыталась дозвониться до Кристины, на линии, как всегда, поднялась истерическая суматоха. Телефон в ее отеле стоит внизу, в холле; пришлось диктовать по буквам ее фамилию: мадемуазель «Т» (Теодор), «А» (Андре), «Т» (Теодор), «Е» (Елена). Наконец, мужчина на другом конце провода сообразил, что от него требуется, и пошел звать Кристину: какой-то американский джентльмен просит ее подойти к телефону.

Беддоуз слышал раздавшиеся в холле шаги Кристины — идет к телефону, по звукам можно догадаться, что она на высоких каблуках.

— Хэлло! — поздоровалась Кристина.

В трубке что-то щелкнуло, но даже сквозь помехи на линии Беддоуз легко узнал привычный, восторженный тон ее голоса, хотя она и запыхалась от быстрой ходьбы. Кристина обычно отвечала по телефону так, словно ожидала, что каждый звонок ей — приглашение на вечеринку.

— Привет, Крис.

— Кто это?

— Голос из Египта.

— Уолтер! — радостно воскликнула Кристина. — Когда ты приехал?

— Только что, буквально в эту минуту. — Беддоуз солгал, чтобы сделать ей приятное. — По-моему, ты на высоких каблуках.

— Что-что?

— Я говорю, у тебя туфли на высоких каблуках.

— Ну-ка погоди… минуточку, сейчас посмотрю… — И после паузы удивленно промолвила: — Ты что, стал ясновидцем в Каире?

Беддоуз фыркнул, объяснил весело:

— Полувосточный обман, больше ничего! Захватил с собой изрядный запас обманов. Хочу пригласить тебя на ланч. Куда пойдем?

— Уолтер, — смущенно пробормотала она, — ты просто приводишь меня в отчаяние.

— У тебя свидание?

— Да. Когда ты научишься предупреждать о своем приезде телеграммой, скажи на милость?

— О'кей! — небрежно бросил Беддоуз. — Ладно, как-нибудь в другой раз.

У него бзик — никогда не выдавать своего разочарования. Чувствовал: стоит попросить Кристину отменить свидание — она, конечно, послушается; но у него еще один бзик — он никогда и ничего не просил.

— Может, выпьем днем, Уолтер?

— Можно с этого начать! — обрадовался он. — Так, значит, в пять?

— Скажем, в пять тридцать.

— Где тебя искать? — Его раздражала в эту минуту получасовая отсрочка.

— У площади Этуаль.

— У Александра?1

— Отлично! Надеюсь, ты хоть раз в жизни явишься вовремя.

— Можно бы повежливее, Кристина, — шутливо упрекнул Беддоуз. — Человек едва успел приехать, первый день в городе.

— До скорого! — легко произнесла Кристина по-французски.

— Что вы сказали, мэм?

— В этом году принято говорить только по-французски — это касается даже детей! — засмеялась Кристина. — Как хорошо, что ты вернулся, что ты снова в городе!

Щелчок —

она повесила трубку. Беддоуз медленно тоже опустил ее на рычаг, подошел к окну, снова уставился на реку: впервые за долгое их знакомство Кристина не откликнулась немедленно на его приглашение и не пришла к нему, когда он вернулся в Париж. Вода в реке кажется такой холодной, деревья стояли голые, а небо такое мрачное, словно не расстается с этой противной серостью уже несколько месяцев. Но, несмотря на это, город обещает ему самые радужные перспективы. Даже в такую бессолнечную, бесснежную зимнюю погоду Париж никого не лишает надежд.

Беддоуз пригласил на ланч одного журналиста из «Ассошиэйтед пресс» — тот только что вернулся из Америки. Сказал, там все идет вверх дном и, даже если питаешься в закусочных, за ланч приходится выкладывать не меньше полутора долларов, — Беддоузу чертовски повезло, что он не там, а здесь, в Париже.

Беддоуз немного опоздал в кафе, как всегда, но Кристины все равно еще нет. Сел на застекленной террасе, рядом с большим окном, — как настырно пробирается дневной зимний холод через одежду… На террасе полно посетителей: женщины пьют чай, мужчины углубились в вечерние газеты. На улице, под деревьями, ветераны Первой мировой войны готовятся к небольшому параду, там царит суматоха. Все эти пожилые люди, промерзшие до костей в своих легких пальтишках, с флагами в руках и наградами на груди, намерены прошагать за военным оркестром до Триумфальной арки1 и возложить венок на могилу Неизвестного солдата — почтить таким образом память своих павших в битвах товарищей, о которых уже никто больше не вспоминает. Эти французы, раздраженно думал Беддоуз — Кристина запаздывает, не выполнила данного ему обещания, — всегда находят возможность блокировать уличное движение; у них бесконечный запас мертвецов, чью память непременно нужно почтить.

Заказал только пиво, так как немало выпил за ланчем, да и съел слишком много — накатила волна обжорства после отвратительной египетской пищи. В желудке творится что-то неладное, и навалилась вдруг страшная усталость: ведь сколько миль покрыл за последние двадцать четыре часа.

После тридцати пяти, размышлял он, объятый вечерней меланхолией, независимо от того, с какой скоростью летит самолет, спокойна ли стихия за бортом, мягкое ли кресло, кости все равно ноют — неумолимо сказывается перелет, громадное расстояние в милях. Тридцать пять исполнилось три месяца назад, и теперь он с беспокойством постоянно думает о возрасте, вглядывается в свое лицо, стоя перед зеркалом, когда бреется, и все больше морщинок под глазами, седых волосков в бороде…

Слышал, что стареющие бейсболисты и футболисты бреются по три раза в день, чтобы ни менеджеры, ни спортивные обозреватели не заметили предательских седых крапинок в щетине. Может, прибегать к такому трюку и дипломатам? От семидесяти отнять тридцать пять — тоже тридцать пять. Это зловещее уравнение все чаще возникает в голове после юбилея, когда перешагнул серединную черту, — особенно эти мысли одолевают к вечеру.

Через равнодушное стекло он вглядывался невольно в шаркающих ногами ветеранов: ну и убогий у них вид, а еще пытаются образовать стройные ряды во главе со своими знаменосцами. Пар от дыхания смешивался с дымом сигарет — получаются маленькие облачка над головами… Стали маршировать и убрались отсюда… «Ветеран» — это слово вдруг неприятно резануло ему слух.