Шрифт:
Ставка на мертвого жокея
Ллойд Барбер лежал и читал «Франс-суар», когда зазвонил телефон. Всего два часа, но дождь льет вот уже пятый день подряд, так что из дома не выйдешь, да и куда ему идти? Читал он сводку об относительном рейтинге команд в различных лигах по регби. Правда, на регби никогда не ходил и его совсем не интересовал относительный рейтинг «Лилля», «По» или «Бордо», но вся газета уже прочитана, осталась одна эта сводка. В маленькой, темной комнатке холодно — тепло подают только с десяти утра до шести вечера, — и он лежал
— Вас ожидает какая-то дама, месье Барбер.
Барбер посмотрел на себя в зеркало, висевшее над бюро, прямо с кровати. Да, можно выглядеть и получше…
— Эта дама назвала свое имя?
— Нет, месье. Может быть, спросить?
— Ладно, не утруждайте себя. Сейчас спущусь.
Повесил трубку, надел ботинки — начал, как всегда, с левого — на счастье; застегнул ворот рубашки, поправил галстук — потерся на узелке; надел пиджак, похлопал по карманам — нет ли сигарет; не оказалось. Пожав плечами, нарочно, из чувства мести, оставил гореть свет — менеджер вечно ворчит по поводу его счетов — и спустился вниз.
Морин Ричардсон сидела в маленькой комнатке, сразу за холлом, на старинном стуле с плюшевым сиденьем — владельцы третьеразрядных парижских отелей выставляли такие для своей клиентуры, не желая поощрять излишней общительности на первых этажах.
Ни одна лампочка не горела, и через пыльные шторы с поливаемой дождем улицы просачивался сумеречный, зеленовато-мертвенный свет. Морин, молодую, красивую девушку, с блестящими, доверчивыми голубыми глазами, Барбер впервые встретил после войны, незадолго до того, как она вышла замуж за Джимми Ричардсона. Но с тех пор у нее появилось двое детей, да и дела у Ричардсона шли не очень-то хорошо; ее поношенное пальто из дешевой ткани промокло насквозь; от прежнего цвета лица ничего не осталось, и в этом мрачном холле оно казалось желтоватым, а глаза — белесыми, выцветшими.
— Привет, Красотка! — окликнул ее Барбер.
Так всегда называл ее Ричардсон и, хотя это забавляло его друзей по эскадрилье, упрямо держался своей привычки, и в конце концов все стали так ее называть.
Морин мгновенно повернулась, — кажется, он ее напугал.
Пожали друг другу руки, и Барбер осведомился, не пойти ли куда-нибудь выпить по чашечке кофе.
— Да нет. Понимаешь, я оставила малышей только на время ланча у одной приятельницы, обещала забрать их в два тридцать, так что времени у меня осталось не так уж много.
— Понятно… Ну как там поживает Джимми?
— Ах, Ллойд… — Морин теребила пальцы с неровно подстриженными ногтями, совсем красные от холода. — Ты его видел?
— Когда? — Барбер озадаченно глядел на нее в этом сумраке. — Кого ты имеешь в виду?
— Ты видел Джимми? — повторила Морин тонким, испуганным голоском.
— Да-а… так с месяц назад, может, даже больше. Почему ты об этом спрашиваешь? — Вопрос задал просто так, для порядка — почти был уверен почему.
— Он пропал, Ллойд… Его нет уже тридцать два дня. Не знаю, что и делать…
— И куда же он отправился?
— Не знаю… — Совсем расстроенная, Морин вытащила из пачки сигарету, прикурила, забыв предложить Барберу. — Ничего он мне не сказал. — Она с рассеянным видом жадно затягивалась. — Я так переживаю… подумала, может, он сообщил тебе что-то… может, ты с ним случайно где-то встретился…
— Не-ет… — разочаровал ее Барбер, — ничего такого не было.
— Какое-то странное, абсолютно непонятное происшествие. Мы женаты вот уже десять лет, и он никогда ничего подобного не вытворял. — Морин изо всех сил старалась не напрягать голос, говорить спокойно. — Однажды вечером он пришел и сказал, что взял на работе месячный отпуск, что вернется через месяц и расскажет мне все потом… просил не задавать ему никаких вопросов.
— И ты не задала?
— Он и вел себя как-то странно… — вспоминала Морин. — Никогда его прежде таким не видела. Весь какой-то взвинченный, возбужденный, можно даже сказать счастливый… Вот только одно: всю ночь то и дело вставал посмотреть на малышей. И… никогда он не доставлял мне беспокойства… ну… по женской части. — В голосе Морин прозвучала гордость. — Не то что кое-кто из наших знакомых парней. Мне больше всего в Джимми нравится одно — ему всегда можно доверять. Вот я и помогла ему собрать вещи.
— Что он взял с собой?
— Один рюкзак. Кое-какие легкие вещи, словно в летний отпуск; даже теннисную ракетку захватил.
— «Теннисную ракетку»… — Барбер кивнул, словно нет ничего более естественного в мире, когда мужья, исчезая из поля зрения, берут с собой теннисные ракетки. — И с тех пор о нем ни слуху ни духу?
— Вот именно! Сказал, что напишет. Представляешь? — Несмотря на тревогу, чувствовалась ее забота о муже и жалость к нему. — Говорила же я, нечего нам делать в Европе. Для тебя все иначе, ты холостяк и всегда был ветреником, не то что Джимми…
— На работу ему звонила? — перебил Барбер. Вовсе ему не хотелось слышать от кого бы то ни было, какой он бесшабашный ветреник, холостой-неженатый.
— Сама — нет, друга одного попросила. А то жена звонит и пытается узнать, где муж… Возникнут подозрения.
— Ну и что ему сказали?
— Что ждали его еще два дня назад, но он так на работе и не появился.
Барбер, проявив инициативу, сам взял сигарету из пачки Морин, зажег, — первая сигарета за четыре часа показалась особенно вкусной. Вдруг он испытал легкий приступ благодарности эгоиста к Морин за то, что она пришла к нему в отель.
— Ллойд, скажи честно, тебе что-нибудь о нем известно? — допытывалась Морин. В своем потрепанном, тонком сыром пальтишке она выглядела очень беспомощной, окутанная зеленоватым туманом.
Барбер колебался.
— Нет, но я сделаю пару звонков и сообщу тебе завтра.
Оба встали. Морин натянула на покрасневшие руки перчатки — тоже потертые, когда-то черные. Глядя на них, Барбер вспомнил опрятную, сияющую Морин там, в Луизиане, много лет назад, когда они впервые встретились. И какими здоровыми, подтянутыми были они с Джимми и все их друзья — в лейтенантской форме, с новенькими серебряными крылышками на груди.