Шрифт:
Ирвин Шоу
Я искал тебя, искал
Когда он, наконец, встретил ее, то узнал не сразу. Полквартала шел следом, видя перед собой лишь женщину с длинными ногами, в пальто свободного покроя, какие носят студентки, и шляпке из коричневого фетра.
Но внезапно память отреагировала на ее походку: шла она с прямой спиной, неподвижными шеей и головой, волнующе покачивая бедрами, как ходят женщины на Юге и мексиканки и испанки с корзинами на голове.
Еще какието мгновения он наблюдал как она идет по солнечной стороне, направляясь к Двенадцатой улице, потом
– Низкие каблуки. Вот уж не ожидал, что доживу до такого дня.
Она в удивлении обернулась, затем ее лицо осветила широкая улыбка, она взяла его под руку.
– Привет, Пол. Я пошла на это ради здоровья.
– Когда я думаю о тебе, то вижу тебя на самых высоких каблуках в НьюЙорке.
– Все в прошлом, - ответил Гарриет. Они медленно шли по освещенной солнцем улице, рука об руку, к Шестой авеню.
– Тогда я была очень фривольным созданием.
– Но походка у тебя та же. Словно ты несешь на голове корзину с бельем.
– Я отрабатывала эту походку шесть месяцев. Ты и представишь себе не можешь, какое я привлекаю к себе внимание, когда вхожу в комнату.
– Очень даже представляю, - Пол не сводил с нее глаз. Те же черные волосы, белоснежная кожа, стройная фигура, темносерые, всегда, даже после трехдневной пьянки, сверкающие глаза.
Гарриет запахнула пальто и чуть прибавила шагу.
– Я иду в "Уонамейкерс". Мне надо коечто купить. А куда идешь ты?
– В "Уонамейкерс", - без запинки ответил Пол.
– Уже три года мечтаю побывать в "Уонамейкерсе".
Какоето время они шли молча, Гарриет попрежнему держала его под руку.
– Легкомысленно, - нарушил паузу Пол.
– Готов спорить, для постороннего человека мы ведем себя легкомысленно. Каково твое мнение?
– Легкомысленное, - она убрала руку.
– Пожалуй, - он остановился, критически оглядел Гарриет. Остановилась и она, повернулась к нему, губы искривила улыбка легкого недоумения.
– Почему ты так одеваешься? Ты напоминаешь мне утро понедельника в Нортхэмптоне.
– Схватила то, что лежала под рукой. Мне через час уходить.
– Обычно ты выглядела, как большая красивая коробка сладостей, - Пол взял ее за руку и они двинулись дальше.
– Венских конфет. Каждая в своей обертке, в своем бархатном гнездышке. Даже если ты шла в угловой магазин за пинтой джина, ты всегда одевалась так, что тебя хотелось съесть на десерт. Не могу сказать, что это изменение к лучшему.
– У женщины разные периоды в одежде. Как у Пикассо, - ответила Гарриет.
– Если б я знала, что встречу тебя, оделась бы подругому.
Пол похлопал ее по руке.
– Такто лучше.
Они шли, а Пол не отрывал от нее глаз. Знакомое, удлиненное лицо, очень знакомый рот, как всегда с избытком помады на губах, маленькие зубки, отчего, улыбаясь, она вдруг превращалась в ученицу воскресной школы.
– Ты худеешь, Пол, - заметила Гарриет.
Пол кивнул.
– Я подтянут, как селедка. Веду аскетическую жизнь. А какую жизнь ведешь ты?
– Я вышла замуж, - она помолчала.
– Ты слышал, что я вышла
– Слышал, - кивнул Пол. Они переходили Шестую авеню и им пришлось прибавить шагу, потому что зеленый свет сменился красным.
– Вечером девятого января 1940 года тебя не было дома.
– Возможно. Я теперь большая девочка. Случается, выхожу из дома по вечерам.
– Я проходил мимо и заметил, что в твоих окнах не горит свет, - они повернули к Девятой улице.
– Я помню, какая жара царила в твоей квартире. Словно в теплице для далий в Ботаническом саду.
– Я очень мерзлявая, - со всей серьезностью ответила Гарриет. Сказывается массачусетское происхождение.
– А больше всего мне нравилось то, что ты никогда не ложилась спать.
– У каждой дамы свои достоинства. Некоторые красивы, другие умны... я... я никогда не ложилась спать. В этом секрет моей популярности.
Пол улыбнулся.
– Замолчи.
Улыбнулась и Гарриет, они дружно рассмеялись.
– Ты знаешь, о чем я. Я звонил тебе в два, три часа ночи, и ты тут же открывала дверь, бодрая, со сверкающими глазами, с румянами и тенями в нужных местах...
– В молодости я очень быстро восстанавливала силы.
– Утром мы завтракали под Бетховена. Час классической музыки на радиостанции "НьюЙорк Сити". Бетховен, по специальному указанию мэра, с девяти до десяти утра.
Пол на мгновение закрыл глаза. Открыл их, чтобы вновь посмотреть на женщину, когдато близкую, теперь почти что незнакомку, которая легко шагала рядом. Он вспомнил, как в полудреме лежал рядом с ней, глядя на огни на крышах небоскребов, светящиеся в темноте ночного города, от которого их ограждало большое окно спальни, а однажды, во сне, она потерла рукой его шею, там, где волосы торчали, как острые заусенцы, потому что днем он как раз подстригся. Гарриет терлась против шерсти, улыбаясь, сонная, не открывая глаз. "Какое восхитительное создание - мужчина..." - прошептала она. Потом вздохнула, рассмеялась и вновь глубоко заснула, ее рука так и осталась на шее Пола.
Пол улыбнулся, вспоминая.
– Ты все смеешься над моей одеждой?
– Вспомнил вот фразу, которую гдето слышал...
– ответил Пол.
– "Какое восхитительное создание - мужчина..."
Гарриет холодно посмотрела на него.
– И кто это сказал?
Пол бросил на нее короткий взгляд.
– Освальд Шпенглер.
– Угу, - кивнула Гарриет.
– Знаменитая цитата.
– Особенно, если произнесена к месту.
– И я того же мнения, - Гарриет чуть прибавила шагу.
Они миновали маленький бар, в котором коротали долгие зимние вечера, пили "мартини", говорили, говорили, говорили и смеялись так громко, что на них оборачивались люди, сидевшие за соседними столиками. Пол ждал, что Гарриет помянет бар, но она его и не заметила.
– Это же бар "У Эдди", - взял он инициативу на себя.
– Угу, - кивнула Гарриет.
– Когда у него заканчивался французский вермут, он добавлял в "мартини" херес.
– Какая гадость, - скорчила гримаску Гарриет.