Солнечные берега реки Леты
Шрифт:
Ирвин Шоу
Солнечные берега реки Леты
Хью Форстер всегда все помнил. Он помнил дату битвы у Нью-Коулд-Харбор (31 мая - 12 июня 1864-го); помнил, как звали его учителя в начальной школе (Уэбел, вес - 145 фунтов, рыжий, без ресниц); он помнил рекордное число неудачливых игроков, не набравших ни одного очка за одну игру по Национальной лиге (Диззи Дин, Сент-Луисские козыри, 30 июля 1933-го, 17 человек, против Юнцов); он помнил пятую строчку из стихотворения "Жаворонку" Шелли ("И потому так чист безмерный твой экстаз"); он помнил адрес самой первой девочки, которую он поцеловал (Пруденс Коллинвуд, 248, Юго-Восточная Темпл-стрит, Солт-Лейк-Сити, Юта, 14 марта 1918-го); он помнил даты трех разделов Польши и разрушения Храма Иерусалимского (1772, 1793, 1795-й и 70-й
Потом он забыл о 24-й годовщине своей свадьбы (январь, 25-е). Утром его жена Нарсис как-то странно поглядывала на него за завтраком, но он читал вчерашнюю вечернюю газету и думал: "Никогда у них не будет порядка в Вашингтоне", - и не обратил на это внимания. Пришло письмо от их сына, который учился в университете в Алабаме, но Форстер сунул его в карман, не распечатав. Оно было адресовано ему одному, значит, он опять просит прислать денег. Когда Мортон писал семейные письма, выполняя сыновний долг, он адресовал их обоим родителям. Мортон учился в Алабаме, потому что с такими отметками невозможно было устроить его в Йель, Дартмут, Уильямс, Антиох, колледж города Нью-Йорка или Колорадский университет.
Нарсис спросила, не хочет ли он к обеду рыбы, и он сказал "да". А еще Нарсис сказала, что это просто преступление, до чего подорожала рыба, и он сказал "да". И она спросила, не случилось ли что-нибудь, и он сказал "нет", поцеловал ее и вышел из дому, сел в метро на станции "242-я улица" и стоял всю дорогу до самой работы, читая утреннюю газету. Родители Нарсис когда-то жили во Франции, чем и объяснялось такое имя, но теперь он уже привык к нему. Читая газету в набитом вагоне, он потихоньку мечтал, чтобы они пропали, те, о которых пашут в газетах.
Хью пришел на работу первым, забрался в свой уголок и, оставив дверь открытой, сел за свою конторку, наслаждаясь гладью не заваленных бумагами столов и тишиной. Он вспомнил, как Нарсис подозрительно шмыгала носом за завтраком, словно собиралась заплакать. К чему бы это? Но, зная, что объяснение не заставит себя долго ждать, бросил об этом думать. Нарсис плакала от пяти до восьми раз в месяц.
Компания, в которой он работал, выпускала однотомную энциклопедию, абсолютно полную, на индийской бумаге, с семьюстами пятьюдесятью иллюстрациями. Был даже разговор, чтоб назвать ее Гигантская Карманная Энциклопедия, но к окончательному решению так пока и не пришли. Хью трудился над "С". Сегодня надо было составить Саго, Сода, Софокл и Сорренто. Он помнил, что в Сорренто жил Максим Горький и что из ста двадцати трех пьес, написанных Софоклом, найдено всего семь.
Хью в общем-то неплохо чувствовал себя на работе, пока не появлялся м-р Горслин. М-р Горслин был владелец и главный редактор издательства. Он верил, что лучший способ заставить своих служащих работать - это стоять за их спинами и молча наблюдать, как они трудятся. Стоило м-ру Горслину войти в комнату, как у Хью появлялась щекочущая слабость в паху.
М-р Горслин был сед, носил твидовые костюмы, обладал внешностью пикадора и начинал с календарей. Его издательство все еще выпускало массу самых разнообразных календарей, порнографических, религиозных я тематических. Хью был незаменим в составлении календарей, потому что он помнил и когда умер Оливер Кромвель (3 сентября 1658-го), и когда Маркони отправил первое послание по беспроволочному телеграфу через Атлантический океан (12 декабря 1901-го), и дату первого пароходного рейса от Нью-Йорка до Олбани (17 августа 1807-го).
М-р Горслин ценил особые таланты Хью и по-отечески неумолимо пекся о его благоденствии. М-р Горслин верил в гомеопатические средства и живительные свойства сырых овощей, особенно баклажанов. Кроме того, прочтя в 1944 году книгу о комплексах упражнений для глазных мышц, он выбросил очки и стал их ярым противником. В 1948 году он настоял на том, чтобы Хью отказался от очков, и целых семь месяцев Хью мучился постоянной головной болью, от которой м-р Горслин предписал ему лечиться каким-то гомеопатическим средством - от него в голове у Хью возникало ощущение, будто ему туда влепили заряд мелкой дроби. Теперь, появляясь за спиной Хью, м-р Горслин с неудовлетворенностью итальянского генерала, смотрящего на Триест, упрямо таращил глаза на его очки. Со здоровьем дела у Хью были не так уж плохи, но оставляли желать лучшего. Он часто страдал насморком, и глаза его после ленча наливались кровью. Он не скрывал этих своих недостатков и того, что в холодную погоду ему по нескольку раз в час приходилось совершать прогулки в туалет. В этих случаях м-р Горслин нарушал привычное молчание, чтобы прописать ему диету, улучшающую работу носовых каналов, глаз и почек.
Сегодня утром м-р Горслин заходил в комнату дважды. Первый раз он молча простоял за спиной Хью пять минут, потом сказал: "По-прежнему на Соде?" и вышел. В следующий раз он восемь минут стоял, не произнося ни слова, потом сказал: "Форстер, вы полнеете. Белый хлеб", - и вышел. Каждый раз Хью чувствовал знакомую слабость в паху.
Перед самым перерывом в контору влетела дочь. Она чмокнула Хью, сказала:
– Поздравляю тебя, папуля!
– и вручила ему небольшой продолговатый пакетик, перетянутый вверху цветной резинкой.
Клэр было двадцать два, и замужем она была четыре года, но упрямо продолжала звать его "папуля". Смущенный Хью открыл пакетик. Там была авторучка с золотым колпачком. Это была четвертая авторучка, подаренная ему Клэр за последние шесть лет: две - в дни рождения, третья - на рождество. Она не унаследовала отцовской памяти.
– Это еще зачем?
– спросил Хью.
– Папуля, - сказала Клэр, - ты шутишь!
Хью уставился на ручку. Он твердо знал, что это не день его рождения (12 июня) и, уж конечно, не рождество (25 декабря).
– Не может быть, - недоверчиво проговорила Клэр.
– Забыл? Ты?
Хью вспомнил лицо Нарсис за завтраком, ее шмыгающий нос.
– О господи!..
– сказал он.
– Сегодня вечером не вздумай являться домой без цветов, - сказала Клэр. Она беспокойно глянула на отца.
– Папуля, ты плохо себя чувствуешь?
– Я в полном порядке, - раздраженно ответил Хью, - а о годовщине раз в жизни каждый может забыть.
– Только не ты, папуля.
– И я. Я тоже человек, - сказал он, но был потрясен.
Он отвинтил колпачок и, низко склонившись над столом, заглавными буквами написал в блокноте: ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ГОДА. Теперь у него стало восемь авторучек.
– Это как раз то, что мне нужно, Клэр, - сказал он, пряча ручку в карман, - большое спасибо.
– Ты не забыл, что обещал повести меня обедать?
Клэр сговаривалась с ним об этом накануне по телефону, чтобы за обедом, как сообщила она Хью, обсудить с ним ряд серьезных вопросов.
– Конечно, нет, - поспешно сказал Хью.