Полное собрание рассказов
Шрифт:
По мнению Джорджа М. Гельмгольца, дородного декана кафедры музыки и дирижера школьного оркестра, Шрёдер вполне мог стать столь же знаменитым, как Джон Филип Суза, автор национального марша «Звездно-полосатый навсегда». Всего за три месяца Шрёдер научился так играть на кларнете, что стал первым кларнетистом, а к концу года уже освоил все инструменты в оркестре. С тех пор прошло два года, за которые Шрёдер успел написать почти сотню маршей.
Сегодня оркестр начинающих практиковался в чтении нот с листа, и в качестве упражнения Гельмгольц выбрал один из ранних маршей Шрёдера под названием «Приветствие Млечному Пути» в надежде, что энергичная мелодия захватит новичков и заставит их играть с энтузиазмом. Сам Шрёдер об этом своем произведении говорил, что от Земли до самой далекой звезды в Млечном Пути почти десять тысяч световых лет, а значит, привет ей нужно посылать очень громко и изо всех сил.
Начинающие музыканты воодушевленно блеяли, вопили, завывали и квакали, посылая привет далекой звезде, но, как это обычно и бывает, один за другим инструменты умолкали и наконец остался только барабанщик.
Бум-бум-бум! — грохотал барабан под ударами Большого Флойда Хайрса — самого большого, самого милого и самого глупого парня в школе. Пожалуй, Большой Флойд был еще и самым богатым, ведь со временем ему предстояло унаследовать папочкину сеть химчисток.
Бум-бум-бум! — колотил в барабан Большой Флойд.
Гельмгольц махнул палочкой, призывая барабанщика к молчанию.
— Спасибо, Флойд, — сказал он. — Твое усердие должно стать примером для всех остальных. А теперь мы начнем сначала — и пусть каждый из вас продолжает играть до конца, несмотря ни на что.
Только Гельмгольц поднял палочку, как в класс вошел школьный гений Шрёдер. Гельмгольц приветственно кивнул.
— Так, ребята, — сказал он оркестру начинающих, — а вот и сам композитор. Постарайтесь его не огорчить.
Оркестр вновь попытался послать привет звездам и вновь потерпел неудачу.
Бум-бум-бум! — грохотал барабан Большого Флойда — сам по себе, в ужасном одиночестве.
Гельмгольц извинился перед композитором, сидевшим в уголке на складном стуле.
— Извини, — сказал Гельмгольц. — Они всего второй раз его играют, сегодня впервые попробовали.
— Да ничего, я все понимаю, — ответил Шрёдер.
Он был неплохо сложен, но ростом не вышел, всего пять футов и три дюйма, и очень худощав. А лоб у него был выдающийся — высокий и уже изборожденный морщинами тяжелых дум. Элдред Крейн, декан кафедры английского языка, прозвал этот лоб «белыми скалами Дувра». Неизменная гениальность мысли придавала лбу Шрёдера тот самый вид, который лучше всего описал Хэл Бурбо, учитель химии. «Шрёдер, — однажды заметил Бурбо, — выглядит так, словно сосет очень кислый леденец. А когда леденец окончательно растает, Шрёдер всех прикончит». «Всех прикончит» было, конечно же, поэтическим преувеличением. Шрёдер никогда ни на кого и голос не повысил.
— Может, ты расскажешь ребятам, для чего ты написал этот марш, — предложил Гельмгольц.
— Не стану я ничего рассказывать, — ответил Шрёдер.
— Не станешь? — изумился Гельмгольц. Обычно Шрёдера не приходилось упрашивать, наоборот, он всегда с удовольствием говорил с музыкантами, веселил их и ободрял. — Не станешь рассказывать? — повторил Гельмгольц.
— Лучше им вообще этого не играть, — ответил Шрёдер.
— Ничего не понимаю, — растерялся Гельмгольц.
Шрёдер поднялся, и вид у него был очень усталый.
— Я не хочу, чтобы играли мою музыку, — сказал он. — Верните мне все ноты, если можно.
— Зачем тебе ноты? — спросил Гельмгольц.
— Я их сожгу, — заявил Шрёдер. — Это не музыка, а мусор, полная ерунда. — Он грустно улыбнулся. — Хватит с меня музыки, мистер Гельмгольц.
— Что значит «хватит»? — вскричал пораженный в самое сердце Гельмгольц. — Да ты шутишь!
Шрёдер пожал плечами.
— Не выйдет из меня музыканта. Теперь я понял. — Он слабо махнул рукой. — Я вас очень прошу больше не позорить меня, играя мои дурацкие, бездарные и наверняка смехотворные произведения.
Он попрощался и ушел.
После его ухода Гельмгольц, почти забыв про урок, ломал голову над невероятным и необъяснимым решением Шрёдера бросить музыку. После звонка Гельмгольц направился в столовую — время было обеденное. Погруженный в свои мысли, он не сразу заметил, что рядом шумно топает Большой Флойд Хайрс, тот самый непробиваемо тупой барабанщик. Большой Флойд оказался рядом отнюдь не случайно, а очень даже намеренно. Большой Флойд намеревался сообщить нечто очень важное, и от новизны задачи он весь пылал жаром, как паровоз. И так же пыхтел.
— Мистер Гельмгольц… — пропыхтел Большой Флойд.
— Да? — отозвался тот.
— Я… ну, я просто хотел вам сказать, что больше не буду лодырничать, — пропыхтел Большой Флойд.
— Вот и прекрасно, — ответил Гельмгольц. Он всегда поддерживал тех, кто старался изо всех сил, даже если, как в случае Флойда, проку от стараний никакого.
К изумлению Гельмгольца, Большой Флойд вручил ему собственноручно написанное произведение со словами:
— Посмотрите, если нетрудно, мистер Гельмгольц.
Записанная жирными черными нотами мелодия была очень короткой, но Флойду наверняка далась не легче, чем Пятая симфония Бетховену. У мелодии даже было название — «Песня для Сельмы». И слова тоже были:
Все цепи разорвал я. Шутом быть перестал я. Ведь от тебя узнал я, Как стать тем, кем мечтал я. Спасибо тебе, Сельма. Я никогда не скажу тебе прощай.Когда Гельмгольц оторвал взгляд от листка, поэт-композитор уже исчез.
За обедом в учительской столовой разгорелась оживленная дискуссия. Ее тема, в формулировке Хэла Бурбо с кафедры химии, звучала так: «Может ли хорошая новость о том, что Большой Флойд Хайрс решил стать музыкальным гением, уравновесить плохую новость о Шрёдере, который решил совсем уйти из музыки?»
Разумеется, дискуссия велась в шутку и лишь для того, чтобы подразнить Гельмгольца. В данном случае проблема не выходила за пределы оркестра, а оркестр все, кроме Гельмгольца, считали делом несерьезным, потому и веселились. Никто ведь еще не знал, что Шрёдер отчаялся добиться успеха и в остальных областях.