Полное собрание рассказов

Воннегут Курт

Сладкий Дедуля был представителем вымирающего вида: старый, лысый, с дрожащими руками в печеночных пятнах. Большинство современных людей независимо от возраста выглядели на двадцать два — благодаря специальным уколам, замедляющим старение, которые им делали дважды в год. Дряхлость старика была верным признаком того, что уколы изобрели уже после того, как улетела легкая птица его юности.

— Ну что, определились с последним ужином? — спросила Нэнси. Она услышала раздраженную нотку в своем голосе и устыдилась. Да, Билли Поэт вывел ее из себя, а старик ужасно надоел, но она не имела никакого права злиться. Это непрофессионально! — Панированные отбивные из телятины очень хороши.

Старик вскинул голову. Он заметил непрофессиональное раздражение в ее голосе и — из жадного старческого коварства — решил наказать администратора.

— Не очень-то вы любезны, — проворчал он. — Я думал, вам полагается быть любезными. Разве салон ФАГС не должен быть приятным и уютным местечком?

— Прошу прощения, — сказала Нэнси. — Если я вдруг показалась вам нелюбезной, то вы тут совершенно ни при чем.

— Мне показалось, я вам надоел.

— Ну что вы! — весело воскликнула она. — Ни капельки! Вы столько интересного рассказываете! — Помимо прочего Сладкий Дедуля якобы знал Дж. Эдгара Нэйшена, фармацевта из Гранд-Рапидса, который придумал контроль рождаемости.

— Тогда хотя бы сделайте вид, что вам интересно, — буркнул старик. Он мог позволить себе любое хамство и даже уйти, пока не попросил сделать укол. Делать укол, не дождавшись просьбы, было запрещено законом.

Искусство Нэнси и всех прочих администраторов ФАГС заключалось в том, чтобы не дать добровольцам уйти: терпеливо выслушивать, поддакивать и льстить до последнего.

Вот Нэнси и пришлось сидеть в кабинке, с напускным восхищением слушая стариковские россказни о том, что и так все знали со школы: как Дж. Эдгар Нэйшен ставил эксперименты по контролю рождаемости.

— Он понятия не имел, что однажды эти таблетки будут принимать люди, — сказал Сладкий Дедуля. — Он ведь мечтал привить мораль обезьянам в зоопарке Гранд-Рапидса. Вы это знали? — строго вопросил старик.

— Нет-нет! Как интересно!

— Однажды на Пасху он со своими одиннадцатью детьми отправился в церковь. Стоял чудесный день, да и служба удалась на славу, так что сразу после церкви они решили прогуляться по зоопарку. Какие они были счастливые — словами не передать!

— Ага.

Сценка, описанная Сладким Дедулей, была из спектакля, который показывали по телевизору на каждую Пасху.

Сладкий Дедуля, разумеется, не мог не втиснуть себя в эту сцену: прямо перед визитом почтенного семейства в обезьянник он якобы заговорил с Нэйшенами.

— «Доброе утро, мистер Нэйшен!» — сказал я ему. «Утро доброе, — отозвался он. — А ведь и впрямь: какое замечательное утро! Только на Пасху человек чувствует себя таким чистым, переродившимся, воистину созданным по подобию Божьему!»

— Угу. — Сквозь звуконепроницаемую дверь доносился едва уловимый, надоедливый телефонный звонок.

— Все вместе мы подошли к обезьяннику — и что же, как вы думаете, предстало нашим взорам?

— Понятия не имею! — Кто-то снял трубку.

— Одна обезьяна прямо на наших глазах принялась теребить свои половые органы!

— Да вы что!

— Именно так! И Дж. Эдгар Нэйшен так расстроился, что пошел домой и сразу приступил к созданию таблетки, которая бы не дала обезьянам по весне смущать христианских детей.

Раздался стук в дверь.

— Да?

— Нэнси, тебя просят к телефону, — сказала Мэри.

Когда Нэнси вышла из кабинки, шериф радостно повизгивал и буквально давился от полицейского восторга. Телефонную линию прослушивали его агенты, спрятавшиеся в ресторане Говарда Джонсона. Звонил, несомненно, Билли Поэт. Преступника выследили, и полиция уже мчалась на его поимку.

— Заговорите ему зубы, — прошептал шериф и с торжественным видом вручил Нэнси трубку, как будто это был золотой слиток.

— Слушаю, — сказала Нэнси.

— Нэнси Маклюэн? — спросил сильно искаженный мужской голос. — Я звоню вам от нашего общего друга.

— Неужели?

— Он просил вам кое-что передать.

— Ясно.

— Это стихотворение.

— Очень хорошо.

— Готовы?

— Готова. — Нэнси услышала на заднем плане вой полицейских сирен.

Звонивший тоже их услышал, но прочел стишок без малейшего намека на волнение:

— Обмажься лосьоном от кончиков пальцев до век, Демографический взрыв устроит один человек.

Они его поймали. Нэнси услышала все от начала до конца: грохот, лязг, гомон и крики.

А потом она повесила трубку, и ее охватила депрессия — эндокринные железы брали свое. Ее отважное тело приготовилось сражаться, а драки не случилось.

Шериф выскочил из салона ФАГС в такой спешке, что из кармана его плаща вылетела стопка бумаг.

Мэри подняла их и окликнула шерифа. Он на миг задумался, потом сказал, что в бумагах больше нет нужды, и предложил одной из девушек сходить с ним — посмотреть на Билли. Между девушками вспыхнул спор: Нэнси убеждала Мэри пойти, так как ей самой совершенно не хотелось видеть негодяя. Наконец Мэри ушла, перед этим сунув Нэнси стопку бумаг.

Оказалось, это фотокопии стихотворений, которые Билли рассылал администраторам других салонов. Нэнси прочла самое первое, в котором высмеивался один побочный эффект таблеток для контроля рождаемости: они не только лишали людей чувствительности ниже пояса, но и окрашивали мочу в голубой цвет. Стих назывался «Что рассказал Поэт одной администраторше» и звучал так:

Жил себе — ни жнец, ни швец, Вот пришел мне и конец. Я греха, клянусь, не знал, Синькой травку поливал, Ел под кровом апельсинным, Пuсал только ярко-синим, А под крышею пурпурной Попрощаюсь с жизнью бурной. Дева, скорой смерти вестник! Жизнь прелестна, ты прелестней. Жаль, стручок мой в жизни той Брызгал только бирюзой.