Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том. 7
Шрифт:
– А мой-то сумасшедший, что затеял!.. – начала она и остановилась, поглядев на Бережкову, оробела и стояла в недоумении.
Обе они церемонно раскланялись, и Татьяна Марковна посадила гостью на диван и села подле нее.
– Какова нынче погода? – спросила Татьяна Марковна, поджимая губы, – на Волге нет ветру?
– Нет, тихо.
– Вы на пароме?
– Нет, в лодке, с гребцами, а коляска на пароме.
– Да, кстати! Яков, Егорка, Петрушка: кто там? Что это вас не дозовешься? – сказала Бережкова, когда все трое взошли. – Велите отложить лошадей из коляски Марьи Егоровны, дать им овса и накормить кучера.
Все
– Нет, нет, Татьяна Марковна, – говорила гостья, – я на полчаса. Ради Бога, не удерживайте меня: я за делом…
– Кто ж вас пустит? – сказала Татьяна Марковна голосом, не требующим возражения. – Если б вы были здешняя, другое дело, а то из-за Волги! Что мы, первый год знакомы с вами?.. Или обидеть меня хотите?..
– Ах, Татьяна Марковна: я вам так благодарна, так благодарна! Вы лучше родной – и Николая моего избаловали, до того что этот поросенок сегодня мне вдруг
485
дорогой слил пулю: «Татьяна Марковна, говорит, любит меня больше родной матери!» Хотела я ему уши надрать, да на козлы ушел от меня и так гнал лошадей, что я всю дорогу дрожала от страху.
У Татьяны Марковны вся важность опять сбежала с лица.
– А ведь он чуть-чуть не правду сказал, – начала она, – ведь он у меня как свой! Наградил Бог вас сынком…
– Помилуйте, он мне житья не дает: ни шагу без спора и без ссоры не ступит…
– Милые бранятся – только тешатся!
– Вот вы его избаловали, Татьяна Марковна, он и забрал себе в голову…
Марья Егоровна замялась и начала топать ботинкой об пол, оглядывать и обдергивать на себе мантилью. Татьяна Марковна вдруг выпрямилась и опять напустила на себя важность.
– Что такое? – осведомилась она с притворным равнодушием.
– Жениться вздумал: чуть не убил меня до смерти вчера! Валяется по ковру, хватает за ноги… Я браниться, а он поцелуями зажимает рот, и смеется, и плачет…
– В чем же дело? – спросила Бережкова церемонно, едва выслушав эти подробности.
– Просит, молит поехать к вам, просить руки Марфы Васильевны… – конфузливо досказала Марья Егоровна.
Татьяна Марковна, с несвойственным ей жеманством, слегка поклонилась.
– Что я ему скажу теперь? – добавила Викентьева.
– Это такое важное дело, Марья Егоровна, – подумавши, с достоинством сказала Татьяна Марковна, потупив глаза в пол, – что вдруг решить я ничего не могу. Надо подумать и поговорить тоже с Марфинькой. Хотя девочки мои из повиновения моего не выходят, но всё я принуждать их не могу…
– Марфа Васильевна согласна: она любит Николеньку…
Марья Егоровна чуть не погубила дело своего сына.
– А почем он это знает? – вдруг, вспыхнув, сказала Татьяна Марковна. – Кто ему сказал?
– Кажется, он объяснился с Марфой Васильевной… – пробормотала сконфуженная барыня.
486
– За то, что Марфинька отвечала на его объяснение, она сидит теперь взаперти в своей комнате в одной юбке, без башмаков! – солгала бабушка для пущей важности. – А чтоб ваш сын не смущал бедную девушку, я не велела принимать его в дом! – опять солгала она для окончательной важности и с достоинством поглядела на гостью, откинувшись к спинке дивана.
Та тоже вспыхнула.
– Если б я предвидела, – сказала она глубоко обиженным голосом, – что он впутает меня в неприятное дело, я бы отвечала вчера ему иначе. Но он так уверил меня, да и я сама до этой минуты была уверена в вашем добром расположении к нему и ко мне! Извините, Татьяна Марковна, и поспешите освободить из заключения Марфу Васильевну… Виноват во всем мой: он и должен быть наказан… А теперь прощайте, и опять прошу извинить меня… Прикажите человеку подавать коляску!..
Она даже потянулась к звонку. Но Татьяна Марковна остановила ее за руку.
– Коляска ваша отложена, кучера, я думаю, мои люди напоили пьяным, и вы, милая Марья Егоровна, останетесь у меня и сегодня, и завтра, и целую неделю…
– Помилуйте, после того что вы сказали, после гнева вашего на Марфу Васильевну и на моего Колю? Он действительно заслуживает наказания… Я понимаю…
У Татьяны Марковны пропала вся важность. Морщины разгладились, и радость засияла в глазах. Она сбросила на диван шаль и чепчик.
– Мочи нет – жарко! Извините, душечка, скиньте мантилью – вот так, и шляпку тоже. Видите, какая жара! Ну… мы их накажем вместе, Марья Егоровна: женим – у меня будет еще внук, а у вас дочь. Обнимите меня, душенька! Ведь я только старый обычай хотела поддержать. Да, видно, не везде пригожи они, эти старые обычаи! Вон я хотела остеречь их моралью – и даже нравоучительную книгу в подмогу взяла: целую неделю читали-читали, и только кончили, а они в ту же минуту почти всё это и проделали в саду, что в книге написано!.. Вот вам и мораль! Какое сватовство и церемония между нами! Обе мы знали, к чему дело идет, и если б не хотели этого – так не допустили бы их слушать соловья.
– Ах, как вы напугали меня, Татьяна Марковна: не грех ли вам? – сказала гостья, обнимая старушку.
487
– Не вас бы следовало, а его напугать! – заметила Татьяна Марковна, – вы уж не погневайтесь, а я пожурю Николая Андреича. Послушайте, помолчите – я его постращаю. Каков затейник!
– Как я вам буду благодарна! Ведь я бы не поехала ни за что к вам так скоро, если б он не напугал меня вчера тем, что уж говорил с Марфой Васильевной. Я знаю, как она вас любит и слушается, и притом она дитя. Сердце мое чуяло беду. «Что он ей там наговорил?» – думала я всю ночь – и со страху не спала, не знала, как показаться к вам на глаза. От него не добьешься ничего. Скачет, прыгает, как ртуть, по комнате. Я, признаюсь, и согласилась больше для того, чтоб он отстал, не мучил меня; думаю, после дам ему нагоняй и назад возьму слово. Даже хотела подучить вас отказать, что будто не я, а вы… Не поверите, всю истрепал, измял! крику что у нас было, шуму – ах ты Господи, какое наказание с ним!
– И я не спала. Моя-то смиренница ночью приползла ко мне, вся дрожит, лепечет: «Что я наделала, бабушка, простите, простите, беда вышла!» Я испугалась, не знала, что и подумать… Насилу она могла пересказать: раз пять принималась, пока кончила.
– Что же у них было? что ей мой наговорил?
Татьяна Марковна с усмешкой махнула рукой.
– Уж и не знаю, кто из них лучше – он или она? Как голуби!
Татьяна Марковна пересказала сцену, переданную Марфинькой с стенографической верностью. И обе засмеялись сквозь слезы.