Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 3. Стихотворения. Поэмы (1914–1918)
Шрифт:
Р. Д. Тименчик пишет о ярком впечатлении, какое производили на современников батальные сцены у Гумилева, в том числе «каталог образов смерти» в данном ст-нии (см.: Тименчик Р. Д. «Над седою, вспененной Двиной...»: Н. Гумилев в Латвии // Даугава. 1986. № 8. С. 116). Общефилософскую трактовку ст-ния предлагает Ю. В. Зобнин: «В стихотворении “Священные плывут и тают ночи...” — катарсический “выход” из того же “исконного” единства — противостояния жизни и смерти — основывается на утверждении безусловной победы жизни: человек оказывается так тесно связан с существующим вечно миром, что, даже умерев физически, он продолжает жить, бессмертный в той любви, которую он оставил после себя в мире:
Так не умею думать я о смерти, И всё мне грезятся, как бы во сне, Те женщины, которые бессмертье Моей души доказывают мне.Война
Ст. 16. — Ирина Энери — сценический псевдоним Горяниновой Ирины Александровны (в девичестве — Сухотина; 1897–1980), пианистки-виртуоза (см.: БП. С. 596). Ст. 19. — Карсавина Тамара Платоновна — см. комментарий к № 7. Ст. 24. — «В рукописной тетради “В ста зеркалах” (РНБ) Ахматова воспроизвела строфу, сделав примечание к эпитету “сиренный”: “au voix de Sirene” (Villon)» (БП. С. 596). Отталкиваясь от этого комментария М. Д. Эльзона, Н. А. Богомолов называет в качестве возможного источника ст-ния «Балладу о дамах былых времен» Ф. Вийона (Соч I. С. 558).
Невский альманах жертвам войны. Вып. 1. Пг., 1915, с вар., Война в русской поэзии. Пг., 1915, Колчан.
Колч 1923, ИС 1946, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, Изб 1986, Ст 1988, СП (Волг), СП (Тб), БП, СП (Тб) 2, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), ОС 1989, Изб (М), Ст (XX век), Ст ПРП, СПП, Колч 1990, Кап, СС (Р-т) I, ОС 1991, СП (XX век), Изб (Х), Соч I, Ст (М), СП (Ир), СП (К), Ст (Яр), Круг чтения, Изб (XX век), ЧН 1995, Ст 1995, Изб 1997, ВБП, МП, СП 1997, Изб (Сар) 2, Слово. Вып. 1. М., 1989, Душа любви, Бог и человек в русской классической поэзии XVIII–XX веков. СПб., 1997.
Дат.: конец 1914 г. — начало 1915 г. — по датировке В. К. Лукницкой (Жизнь поэта. С. 175), с учетом времени публикации и данных Е. Е. Степанова (см.: Соч II. С. 447).
Перевод на англ. яз. («The Sun of the Spirit») — SW. P. 72.
О переживаниях, ассоциирующихся у него с образом «солнца духа», Гумилев писал в «Записках кавалериста»: «Чувство страшного торжества переполняло мое сознание. Вот мы, такие голодные, измученные, замерзающие, только что выйдя из боя, едем навстречу новому бою, потому что нас принуждает к этому дух, который так же реален, как наше тело, только бесконечно сильнее его. И в такт лошадиной рыси в моем уме плясали ритмические строки:
Расцветает дух, как роза мая, Как огонь, он разрывает тьму, Тело, ничего не понимая, Слепо повинуется ему.Мне чудилось, что я чувствую душный аромат этой розы, вижу красные языки огня» (Соч II. С. 328–329; см. также комментарии на с. 447). «Четверостишию, <...> купленному столь дорогой ценой, Гумилев придавал особое значение, — писал Вяч. Вс. Иванов. — Сперва он включил его в стихотворение “Война”, позднее перенес в стихотворение “Солнце духа” <...>, где тема этого четверостишия развивается в гораздо более широком космическом и философском плане, без того приурочения к конкретному военному опыту, религиозное осмысление которого составляло суть первого стихотворения» (Иванов Вяч. Вс. Звездная вспышка (Поэтический мир Н. С. Гумилева) // Ст ПРП. С. 17). Ст-ние было прочитано в «Бродячей собаке» (см.: Ю. В-н (Волин Ю. С.) Вечер поэтов в «Бродячей собаке» // Петроградский курьер. 1915. 29 января) и вызвало восторг у тамошней публики. «Н. Гумилев первый написал стихотворение, прославляющее войну. Эти чудесные стихи жалко даже видеть напечатанными. Их бы распевать под “рокот трубы побед”», — писал «по горячим следам» пережитого Г. В. Иванов (Иванов Г. В. Военные стихи // Аполлон. 1915. № 4–5. С. 83). После Октябрьской революции оценка изменилась кардинально. «Об империалистической войне он писал восторженно и в то же время рассудочно, почти цинично, — он на весах измерял колбами “кровь лиловую немцев, голубую кровь французов и славянскую алую кровь”, он сравнивал “ура” бросаемых на убой солдатских масс с “пеньем в трудный день окончивших жнецов”, о войне он писал так: <цит. ст. 9–12>». (Селивановский А. П. Октябрь и дореволюционные поэтические школы // Очерки по истории русской советской поэзии. М., 1936. Цит. по: Селивановский А. В литературных боях. М., 1963. С. 362). И после Великой Отечественной войны отношение к патриотизму Гумилева не изменилось: «Многие былые символисты еще до войны вместе с акмеистами начали прославлять царскую Россию как “земной рай”. Теперь они вместе с акмеистами стали в первые ряды ура-патриотов, превозносящих “святой” образ царской России. Вождь акмеистов Н. Гумилев быстро сменил конквистадорские доспехи на оружие и обмундирование добровольца. В войне Гумилев увидел осуществление своих давнишних идеалов. Война всегда была его желанной стихией. Недаром он высказывает удивление, как это “могли мы прежде жить в покое и не ждать ни радости, ни бед”» (Волков А. А. Поэзия буржуазного упадка // История русской литературы. Т. X. М.; Л., 1954.
Во второй половине столетия ст-ние анализировалось и более подробно, и более масштабно. «...К так называемым военным стихам Гумилева нельзя подойти упрощенно и отмести их в сторону. Прежде всего они художественно ценны. А затем, и это главное, несмотря на их несомненную “бытовую” порочность (едва ли участники последних мировых побоищ считали их “военными забавами” и “прекраснейшими из войн”...), есть все же зерно какой-то высшей, сложной, конечно, правды. Стихи эти отнюдь не простые патриотические мечты о величии и славе России <...> В них поэт говорит о “солнце духа”, с которого “снимут люди золотые, зрелые плоды”. Михаил Архистратиг <...> осеняет эти стихи не просто как некая декоративная фигура. В нем — обещание торжества небесного воинства над демоническими силами земли вообще. И, вникнув в духовную целеустремленность этих стихов, автора их ощущаешь уже не как наймита-кондотьера или патриотически-экзальтированного вольноопределяющегося, а как некоего участника небесного воинства...» (Кленовский Д. Оккультные мотивы в русской поэзии нашего века // Грани. № 20, 1953. С. 132–133). Э. Русинко рассматривает ст-ние как яркий пример риторического упоения Гумилева. Ст-ние восславляет воинов, ободренных и воодушевленных «солнцем духа». Его основная идея — типичная для патриотического увлечения, порожденного ситуацией, и нет сомнения, что чувство — подлинное. И все же Гумилев выступает не как индивидуальность, тронутая интенсивностью эмоций, а как оратор, стремящийся воодушевить коллективного адресата благородным рвением. Оно написано с точки зрения риторического «мы», мощным декламаторским тоном. И хотя можно сомневаться в том, хотел ли Гумилев тут передать «внутренний голос души»... далеко не понятно, удалось ли ст-ние даже в плане риторики. Гумилев эксплуатирует риторические фигуры в ущерб структуре и развитию идей. Нет центрального сознания или средоточия (образ «Солнца духа» недостаточно разработан для того, чтобы придать ст-нию концептуальное единство, нет четко выраженной линии мысли) (см.: Rusinko E. The Theme of War in the Works of Gumilev // Slavic and East European Journal. 1977. Vol. 21. No. 2. P. 205–206).
«“Солнце духа” через использование растительной образности... связывается со ст-нием 1914 г. “Война”, где Гумилевым предельно развернуто архаическое метафорическое уподобление военных действий работе земледельцев <...>, что, в свою очередь, перекликается с одним из немногих “провоенных” ст-ний Мандельштама: “В белом раю лежит богатырь: / Пахарь войны, пожилой мужик”» (Шиндин С. Г. Мандельштам и Гумилев: о некоторых аспектах темы // Гумилев и русский Парнас. СПб., 1992. С. 77). В связи с проблемой «адамизма» Ю. В. Зобнин рассматривает военную лирику Гумилева, приходя к выводу: «Война, как можно уже догадаться, являлась в глазах Гумилева своеобразным очистительным огнем, мгновенно разрушающим наносную кору “рефлексий и сомнений” (С. Городецкий) и обнажающим истинную, первобытно-девственную человеческую душу, с которой он “заново” войдет в “обновленный” мир. По мысли Гумилева, в пограничной между жизнью и смертью ситуации,
...под пулями в рвах спокойных, —человек обретает все величие и радость своего существования, чувствует истинную ценность простых человеческих чувств: любви, ненависти, дружбы, скорби и т. п., которые предстают в своей первозданной ясности.
Становится понятным теперь, почему на смену “войне-грозе”, обнажающей бытийный трагизм мира, на первый план выступает ослепительная “заря” — “солнце духа”:
Чувствую, что скоро осень будет, Солнечные кончатся труды, И от древа духа снимут люди Золотые, зрелые плоды»«Поэзия Гумилева, — пишет Ирина Делич, — насыщена апокалипсическими образами. Апокалипсис сопутствует возвращению в Сверхмир и пробуждает Адама. Один из ликов Апокалипсиса — война, и батальную поэзию Гумилева необходимо рассматривать прежде всего как принятие Катастрофы и Суда, а не проявления войны как таковой. Война несет наказание для “всегда слишком твердой плоти” и пробуждает дух. Именно в терминах пробуждения описана война в ст-нии “Солнце духа” (1918): <цит. ст. 1–4>.
Победы, которые имеет в виду поэт, — это прежде всего победы духа» (Делич И. Николай Гумилев // История русской литературы. XX век. Серебряный век. М., 1995. С. 496).
Вершины. 1915. № 8 январь, как первое ст-ние цикла «Любовь» (вместе со ст-нием № 20).
СС II, СП (Тб), БП, СП (Тб) 2, СП (Феникс), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, СС (Р-т) II, ОС 1991, СПП, Соч I, СП (Ир), ЧК, Круг чтения, Ст 1995, Изб 1997, МП, Душа любви, Русская литература XX века. Хрестоматия для 11 класса средней школы. Ч. 1. М., 1993.
Дат.: начало 1915 г. — по дате публикации.
Ст. 7–8. В трагедии В. Шекспира «Отелло» ее героиня Дездемона поет песню про иву (Действие 4, сцена 3).