Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 4. Стихотворения. Поэмы (1918–1921), Гумилев Николай Степанович

Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 4. Стихотворения. Поэмы (1918–1921)

2001 г.

5.00 + -

рейтинг книги

Шрифт:

От редакции

Четвертый том настоящего Собрания сочинений завершает публикацию всех известных на данный момент редакций и вариантов стихотворений и поэм Н. С. Гумилева, за исключением стихотворных инскриптов, которые вместе с другими текстами подобного рода войдут в десятый том [1] .

Стихотворения. Поэмы 1918–1921

Они спустились до реки Смотреть на зарево заката, Но серебрились их виски И сердце не было крылато. Промчался длинный ряд годов, Годов унынья и печали, Когда ни алых вечеров, Ни звезд они не замечали. Вот все измены прощены И позабыты все упреки, О, только б слушать плеск волны, Природы мудрые уроки! Как этот ясный водоем, Навек отринуть самовластье И быть вдвоем, всегда вдвоем, Уже не верующим в счастье. А в роще, ладя самострел, Ребенок, брат любимый Мая, На них насмешливо глядел, Их светлых слез не понимая.

Данный том по состоянию на конец 2023 г. не был выпущен.

2. Загробное мщенье

Баллада

Как-то трое изловили На дороге одного И жестоко колотили, Беззащитного, его. С переломанною грудью И с разбитой головой Он сказал им: «Люди, люди, Что вы сделали со мной? Не страшны ни Бог, ни черти, Но, клянусь, в мой смертный час, Притаясь

за дверью смерти, Сторожить я буду вас. Что я сделаю, о Боже, С тем, кто в эту дверь вошел!..» И закинулся прохожий, Захрипел и отошел. Через год один разбойник Умер, и дивился поп, Почему это покойник Всё никак не входит в гроб. Весь изогнут, весь скорючен, На лице тоска и страх, Оловянный взор измучен, Капли пота на висках. Два других бледнее стали Стираного полотна: Видно, много есть печали В царстве неземного сна. Протекло четыре года, Умер наконец второй. Ах, не видела природа Дикой мерзости такой. Мертвый глухо выл и хрипло, Ползал по полу дрожа, На лицо его налипла Мутной сукровицы ржа. Уж и кости обнажались, Смрад стоял — не подступить. Всё он выл, и не решались Гроб его заколотить. Третий, чувствуя тревогу Нестерпимую, дрожит И идет молиться Богу В отдаленный тихий скит. Он года хранит молчанье И не ест по сорок дней, Исполняя обещанье, Спит на ложе из камней. Так он умер, нетревожим, Но никто не смел сказать, Что пред этим чистым ложем Довелось ему видать. Все бледнели и крестились, Повторяли: «Горе нам!» — И в испуге расходились По трущобам и горам. И вокруг скита пустого Терн поднялся и волчцы... Не творите дела злого — Мстят жестоко мертвецы.

3. Баллада

Пять коней подарил мне мой друг Люцифер И одно золотое с рубином кольцо, Чтобы мог я спускаться в глубины пещер И увидел небес молодое лицо. Кони фыркали, били копытом, маня Понестись на широком пространстве земном, И я верил, что солнце зажглось для меня, Просияв, как рубин на кольце золотом. Много звездных ночей, много огненных дней Я скитался, не зная скитанью конца, Я смеялся порывам могучих коней И игре моего золотого кольца. Там, на высях сознанья — безумье и снег, Но коней я ударил свистящим бичом. Я на выси сознанья направил их бег И увидел там деву с печальным лицом. В тихом голосе слышались звоны струны, В странном взоре сливался с ответом вопрос, И я отдал кольцо этой деве луны За неверный оттенок разбросанных кос. И, смеясь надо мной, презирая меня, Люцифер распахнул мне ворота во тьму, Люцифер подарил мне шестого коня — И Отчаянье было названье ему.

4. Вступление

Оглушенная ревом и топотом, Облеченная в пламень и дымы, О тебе, моя Африка, шепотом В небесах говорят серафимы. И, твое открывая Евангелье, Повесть жизни ужасной и чудной, О неопытном думают ангеле, Что приставлен к тебе, безрассудной. Про деянья свои и фантазии, Про звериную душу послушай, Ты, на дереве древнем Евразии Исполинской висящая грушей. Обреченный тебе, я поведаю О вождях в леопардовых шкурах, Что во мраке лесов за победою Водят воинов стройных и хмурых. О деревнях с кумирами древними, Что смеются усмешкой недоброй, И о львах, что стоят над деревнями И хвостом ударяют о ребра. Дай за это дорогу мне торную Там, где нету пути человеку, Дай назвать моим именем черную, До сих пор не открытую реку; И последнюю милость, с которою Отойду я в селенья святые: Дай скончаться под той сикоморою, Где с Христом отдыхала Мария.

5. Красное Море

Здравствуй, Красное Море, акулья уха, Негритянская ванна, песчаный котел, На твоих берегах вместо влажного мха Известняк, как чудовищный кактус, расцвел. На твоих островах в раскаленном песке, Позабытых приливом, растущим в ночи, Умирают страшилища моря в тоске: Осьминоги, тритоны и рыбы-мечи. С африканского берега сотни пирог Отплывают и жемчуга ищут вокруг, И стараются их отогнать на восток С аравийского берега сотни фелуг. Как учитель среди шалунов, иногда Океанский проходит средь них пароход. Под винтом снеговая клокочет вода, А на палубе — красные розы и лед. Ты бессильно над ним, пусть ревет ураган, Напухает волна за волной, как гора, Лишь и будет, что скажет, вздохнув, капитан: «Слава Богу, свежо, надоела жара!» Блещет воздух стеклянный, налитый огнем, И лучи его сыпятся, словно цветы, Море, Красное Море, ты царственно днем, Но ночами еще ослепительней ты. Только в небо скользнут водяные пары, Тени черных русалок мелькнут на волнах, Нам чужие созвездья, кресты, топоры Над тобой загорятся в небесных садах. Из лесистых ущелий приходят слоны, Чутко слушая волн набегающих гул, Обожать отраженье ущербной луны Подступают к воде и боятся акул. И когда выступает луна на зенит, Вихрь проносится, запахи моря тая, От Суэца до Бабель-Мандеба звенит, Как Эолова арфа, поверхность твоя. И ты помнишь, как, только одно из морей, Ты когда-то исполнило Божий закон, Ты раздвинуло цепкие руки зыбей, Чтоб прошел Моисей и погиб Фараон.

6. Египет

Как картинка из книжки старинной, Услаждавшей мои вечера, Изумрудные эти равнины И раскидистых пальм веера. И каналы, каналы, каналы, Что несутся вдоль глиняных стен, Орошая Дамьетские скалы Розоватыми брызгами пен. И такие смешные верблюды С телом рыб и с головками змей, Словно дивные, древние чуда Из глубин пышноцветных морей. Вот каким ты увидишь Египет В час божественный трижды, когда Солнцем день человеческий выпит И, колдуя, струится вода. Это лик благосклонной Изиды Или пламя встающей луны? Неужели хотят пирамиды Посягнуть на покой вышины? Сфинкс улегся на страже святыни И с улыбкой глядит с высоты, Ожидая гостей из пустыни, О которых не ведаешь ты. Но довольно! Ужели ты хочешь Вечно жить средь минувших услад. И не рад ты сегодняшней ночи И сегодняшним звездам не рад? Не обломок старинного крипта, Под твоей зазвеневший ногой, Есть другая душа у Египта И торжественный праздник другой. Словно пестрая Фата-Моргана, Виден город, над городом свет; Над мечетью султана Гассана Протыкает луну минарет. На широких и тихих террасах Чешут женщины золото кос, Угощая подруг темноглазых Имбирем и вареньем из роз. Шейхи молятся, строги и хмуры, И лежит перед каждым Коран, Где персидские миниатюры, Словно бабочки сказочных стран. А поэты скандируют строфы, Развалившись на мягкой софе Пред кальяном и огненным кофе Вечерами в прохладных кафе. Здесь недаром страна сотворила Поговорку, прошедшую мир: — Кто испробовал воду из Нила, Будет вечно стремиться в Каир. Пусть хозяева здесь англичане, Пьют вино и играют в футбол И калифа в высоком Диване Уж

не властен святой произвол. Пусть, но истинный царь над страною Не араб и не белый, а тот, Кто с сохою или с бороною Черных буйволов в поле ведет. Пусть ютится он в доме из ила, Умирает, как звери, в лесах, Он — любимец священного Нила, И его современник — феллах. Для него ежегодно разливы Этих рыжих всклокоченных вод Затопляют богатые нивы, Где тройную он жатву берет. И его охраняют пороги Полосой острогрудых камней От внезапной, полночной тревоги, От коротких нубийских мечей. А ведь знает и коршун бессонный: Вся страна — это только река, Окруженная рамкой зеленой И второй: золотой, из песка. Если аист какой-нибудь близко Поселится на поле твоем, Напиши по-английски записку И ему привяжи под крылом. И весной, на листе эвкалипта, Если аист вернется назад, Ты получишь привет из Египта От веселых феллашских ребят.

7. Сахара

Все пустыни от века друг другу родны, Но Аравия, Сирия, Гоби — Это лишь затиханье Сахарской волны, В сатанинской воспрянувшей злобе. Плещет Красное Море, Персидский Залив, И глубоки снега на Памире, Но ее океана песчаный разлив До зеленой доходит Сибири. Ни в прохладе лесов, ни в просторе морей — Ты в одной лишь пустыне на свете Не захочешь людей и не встретишь людей, А полюбишь лишь солнце да ветер. Солнце клонит лицо с голубой высоты, И лицо это девственно юно, И как струи пролитого солнца чисты Золотые песчаные дюны. Блещут скалы, темнеют под ними внизу Древних рек каменистые ложа, На покрытое волнами море в грозу, Ты промолвишь, Сахара похожа. Но вглядись, эта вечная слава песка Только горнего отсвет пожара. С небесами, где легкие спят облака, Бродят радуги, схожа Сахара. Буйный ветер в пустыне второй властелин, Вот он мчится порывами, точно Средь высоких холмов и широких долин Дорогой иноходец восточный. И чудовищных пальм вековые стволы, Стены праха поднялись и пухнут, Выгибаясь, качаясь, проходят средь мглы, Тайно веришь, вовеки не рухнут. Но мгновенье... отстанет и дрогнет одна И осядет песчаная груда, Это значит, в пути натолкнулась она На ревущего в страхе верблюда. И стоит караван, а его проводник Всюду посохом шарит в тревоге, Где-то около плещет знакомый родник, Но к нему он не знает дороги. А в оазисе слышится ржанье коня И разносится веянье нарда, Хоть редки острова в океане огня, Словно пятна на шкуре гепарда. Здесь так часто шумит оглушительный бой, Блещут копья и веют бурнусы: Туарегов, что западной правят страной, На востоке не любят тиббусы. И пока они бьются за пальмовый лес, За коня иль улыбку рабыни, Их родную Тибести, Мурзук, Гадамес Заметают пески из пустыни. Потому что пустынные ветры горды И не знают преград своеволью, Рушат стены, ломают деревья, пруды Засыпают белеющей солью. И, быть может, немного осталось веков, Как на мир наш зеленый и старый Жадно ринутся хищные стаи песков Из пылающей, юной Сахары. Средиземное Море засыпят они, И Париж, и Москву, и Афины, И мы будем в небесные верить огни, На верблюдах своих бедуины. И когда наконец корабли марсиан У земного окажутся шара, То увидят сплошной золотой океан И дадут ему имя: Сахара.

8. Суэцкий канал

Стаи дней и ночей Надо мной колдовали, Но не знаю светлей, Чем в Суэцком канале, Где идут корабли Не по морю, по лужам, Посредине земли Караваном верблюжьим. Сколько птиц, сколько птиц Здесь на каменных скатах, Голубых небылиц, Голенастых, зобатых! Виден ящериц рой Золотисто-зеленых, Словно влаги морской Стынут брызги на склонах. Мы кидаем плоды На ходу арапчатам, Что сидят у воды, Подражая пиратам. Арапчата орут Так задорно и звонко, И шипит марабут Нам проклятья вдогонку. А когда на пески Ночь, как коршун, посядет, Задрожат огоньки Впереди нас и сзади; Те красней, чем коралл, Эти зелены, сини... Водяной карнавал В африканской пустыне. С отдаленных холмов, Легким ветром гонимы, Бедуинских костров К нам доносятся дымы. С обвалившихся стен У изгибов канала Слышен хохот гиен, Завыванья шакала. И в ответ пароход, Звезды ночи печаля, Спящей Африке шлет Переливы рояля.

9. Судан

Ах, наверно, сегодняшним утром Слишком громко звучат барабаны, Крокодильей обтянуты кожей, Слишком громко взывают колдуньи На утесах Нубийского Нила, Потому что сжимается сердце, Лоб горяч и глаза потемнели, И в мечтах оживленная пристань. Голоса загорелых матросов, В белой пене зеленое море, А за ним сикоморы Дарфура, Галереи — леса Кордофана И спокойные воды Борну. Города, озаренные солнцем, Словно клады в зеленых трущобах, А над ними, как черные руки, Минареты возносятся к небу; И на тронах из кости слоновой, Восседают, как дикие бреды, Короли и владыки Судана. Рядом с каждым прикованный цепью Лев прищурился, голову поднял, И с усов лижет кровь человечью. Рядом с каждым возносит секиру Черный, словно душа властелина, В ярко-красной одежде палач. Перед ними торговцы рабами Свой товар горделиво проводят, Стонут женщины в тяжких колодках, И зрачки их сверкают на солнце. Проезжают вожди из пустыни В драгоценных зеленых тюрбанах, Перья длинные страуса вьются Над затылком коней золотистых. И спокойно проходят французы, Гладко выбриты, в белой одежде, В их карманах бумаги с печатью, И пред ними владыки Судана Поднимаются с тронов своих.

10. Абиссиния

Между берегом буйного Красного Моря И Суданским таинственным лесом видна, Разметавшись среди четырех плоскогорий, С отдыхающей львицею схожа страна. Север — это болото без дна и без края, Змеи черные подступы к ним стерегут, Их сестер, лихорадок, зловещая стая Желтолицая здесь обрела свой приют. А над ними нахмурились дикие горы, Вековая обитель разбоя, Тигрэ, Где оскалены бездны, взъерошены боры И вершины стоят в снеговом серебре. В плодоносной Амхаре и сеют и косят, Зебры любят мешаться в домашний табун И под вечер прохладные ветры разносят Звуки песен гортанных и рокоты струн. Абиссинец поет, и рыдает багана, Воскрешая минувшее, полное чар: Было время, когда перед озером Тана Королевской столицей взносился Гондар. Под платанами спорил о Боге ученый, Вдруг пленяя толпу благозвучным стихом... Живописцы писали царя Соломона Меж царицею Савской и ласковым львом. Но, поверив шоанской искательной лести, Из старинной отчизны поэтов и роз Мудрый слон Абиссинии, Негус Негести, В каменистую Шоа свой трон перенес. В Шоа воины сильны, свирепы и грубы, Курят трубки и пьют опьяняющий тедж, Любят слышать одни барабаны и трубы, Мазать маслом ружье да оттачивать меч. Харраритов, галла, сомали, данакилей, Людоедов и карликов в чаще лесов Своему Менелику они покорили, Устелили дворец его шкурами львов. И, смотря на утесы у горных подножий, На дубы и огромных небес торжество, Европеец дивится, как странно похожи Друг на друга народ и отчизна его.

1 2 3 4 5 6 7-57