Полное собрание сочинений в одной книге
Шрифт:
Неожиданно из рядов художников вышел Сережа К. Это был молодой студент. Высокий. Бледный. Из всех студентов он наиболее тяжело переносил заключение.
Он вышел вперед, еле передвигая ноги от голода. Он сказал:
— Господин офицер, я берусь написать этот портрет.
Все его товарищи с изумлением на него посмотрели.
И кто-то тихо сказал ему:
— Подлец, где же твоя ненависть к фашистам, о которой ты так много нам говорил?
Сережа тихо ему ответил:
— Я голоден. И, вероятно, скоро умру. И этим я не принесу никому никакой пользы. Так лучше я соглашусь на их требование. И в дальнейшем увижу, что можно будет сделать.
Офицер похвалил Сережу за благоразумие и увел с собой.
Вечером Сережа вернулся в лагерь. Он вернулся сытый, довольный. В руках у него была белая булка. Он хотел поделить эту булку между своими товарищами. Но они не стали кушать эту булку. Они отказались. Они сказали:
— Лучше голод, чем жрать твою булку, которую ты получил благодаря твоему холуйству перед генералом.
На другой день Сережу снова увели в штаб. И снова вечером он вернулся в лагерь.
На этот раз он вернулся сияющий, сытый, немного даже подвыпивший.
И тогда один из студентов, подойдя к Сереже, сказал:
— Нам мерзко на тебя глядеть. Ты морально разложился. Ты продажная шкура. Не протягивай нам больше своей руки — мы ее не будем пожимать.
И на эти слова Сережа ничего не ответил. Он только закрыл свое лицо руками. И отвернулся.
Теперь каждый день Сережу уводили в штаб. Он там писал портрет генерала. И генерал был так доволен его работой, что велел перевести Сережу из лагеря в избу. И приказал выдавать ему из еды все, что он пожелает. Этим он хотел улучшить качество портрета.
В короткое время Сережа отъелся. Поздоровел, окреп. И это пошло на пользу его дарованию. Он теперь с огромной силой писал портрет генерала. И все немцы изумлялись его таланту. И даже однажды, собравшись около его портрета, они аплодировали художнику, говоря, что на портрете генерал буквально как живой.
На последнем сеансе, когда оставалось дорисовать какие-то незначительные детали, Сережа убил генерала.
Он убил его, когда тот, позируя, сидел, развалившись в кресле.
Он убил его осколком бомбы, который лежал на письменном столе — в знак чудесного спасения генерала от смертельной опасности.
После этого Сережа незаметно вышел из штаба. Его никто не задержал. Его тут все знали.
Сережа скрылся в лесу и вскоре примкнул к партизанскому отряду.
Он и до сих пор среди партизан. И говорят, что своими смелыми операциями он буквально наводит ужас на немцев.
Уцелел
Перед нами пленный немецкий солдат Петер Иергенс.
Это человек небольшого роста, рыжеватый, обросший щетиной. Глаза у него бегают, как у пойманной крысы.
Этот неприятный субъект находится в каком-то постоянном движении — он вертится на стуле, вздрагивает, судорожно сжимает свои руки. И поминутно вытягивает свою шею, прислушиваясь к малейшему шуму.
— Вероятно, вы по тотальной мобилизации? — спрашиваем мы немца.
— О, нет, — говорит он. — Я есть доброволец.
Почти подскочив на стуле, немец живо добавляет:
— Но только не думайте, что я пошел добровольцем из желания воевать. Тем более с русскими. Война — это занятие не для меня.
— Отчего же?
Потупив глаза, немец говорит:
— Я есть нездоровый человек, психически больной.
Мы охотно верим этому немцу. Но он говорит:
— Я вижу, вы не доверяете моим словам. А я есть на самом деле душевнобольной. Я пять лет находился в психиатрической лечебнице. В Кельне.
— И вас взяли в армию?
— Я пошел добровольно.
— Зачем же вы сменили больничную койку на окопы?
Снова потупив свои очи, немец говорит:
— Хотелось сохранить свою жизнь. Остаться в живых.
— Но ведь в больнице легче остаться в живых, чем на фронте?
— О нет, не скажите, — говорит немец. — Ведь у нас… душевнобольные… подлежат…
Оглядевшись по сторонам, немец тихо говорит:
— Когда я находился в клинике, к нам приехал уполномоченный из Берлина. Нас, всех больных, построили в саду. И тогда уполномоченный нам сказал: «Кто из вас желает пойти на фронт — выступите вперед на два шага». Тут выступил вперед только один больной, который думал, что речь идет о добавочной порции к обеду. Уполномоченный похвалил его. А остальным сказал: «Я не буду вам много говорить, поскольку у вас, так сказать, "сквозняк на чердаке", но одну основную мысль вы должны понять. Вы есть лишний, ненужный балласт, отягчающий государство. Не цепляйтесь за свою жизнь. Идите сражаться за величие Германии».
— Что же ему ответили больные?
— Они закричали: «Хайль, Гитлер», но не выразили желания идти на фронт. Однако нам вскоре стало известно, что нас будут уничтожать, как людей, требующих за собой ухода, питания, медицинских пособий и больничного персонала, столь нужного в дни войны.
— Что значит уничтожать?
— Ну, усыплять подкожным впрыскиванием морфия.
Мы недоверчиво взглянули на пленного немца. Тот сказал:
— Нет, вы не смотрите, что я душевнобольной. В данном случае я рассуждаю совершенно здраво и отдаю себе полный отчет в словах. У нас уничтожают душевнобольных, которых нельзя вылечить. Но тогда мы, больные, еще не знали об этом. А когда узнали — стали уходить из клиники.
— И тогда вы пошли в армию?
— О, нет. Я год пробыл дома. Но потом стало известно, что душевнобольных регистрируют по всем домам, увозят их, и они не возвращаются. И тогда я, посоветовавшись со своими родными, пошел в штаб и сказал им о своем желании воевать.
— Что же вам ответили в штабе?
— Они похвалили меня за благоразумие и сказали: «Душевнобольные неплохо воюют. И даже они иной раз способны на то, на что нормального не уговорить».
Молитвенно сложив свои руки, немец тихо сказал: