Полное собрание сочинений. Том 1. В соболином краю
Шрифт:
— Конструктором желаю… — сказал паренек восемь лет назад.
— А учение-то как? — спросил тогда мастер, подставляя под ноги ящик, чтобы будущий конструктор мог дотянуться до рукоятей станка.
— Семь классов имею.
— Ну что ж, можно и конструкторы! У нас все можно.
Прошло десять лет. Мастер почти не переменился, разве усы чуть больше заиндевели.
А Юрка стал конструктором. Большим конструктором. На Брюссельской выставке награду «Гран-при» получил за станок, рожденный на «Красном пролетарии».
— У нас все можно! — тихо, в усы, повторяет старый мастер, прислушиваясь к разговору молодых.
А
— Хлеба, братцы, горы! Как работали? Смотрите сами: вот мозоли, вот медали, вот грамоты, благодарственные письма. Но не в них дело, о будущем годе думать надо. Работали на элеваторе, опять туда двинем. Станок там, братцы, в мастерской производства тысяча девятьсот капиталистического года. Развалина. Пообещали им в подарок новый послать. От всех наших комсомольцев обещали. Не будете ведь обижаться? Сделаем? К съезду партии как раз и пошлем…
Молодые краснопролетарцы слесарь Анатолий Цветков, токарь Владимир Королев, слесарь Владимир Митюшин, конструктор Юрий Ребров.
Вдумаемся в слова этих рабочих парней. По¬ехали за тридевять земель убирать хлеб. Убрали! Увидели: на каком-то элеваторе позарез нужен станок. «Сделаем, пришлем обязательно, нужен ведь». Это ли не хозяева земли! Это ли не забота о Родине! Недоспят, пожертвуют отдыхом, будут по килограмму экономить дорогую сталь, но раз обещали — сделают. Обещали к сорокалетию комсомола сделать сверх плана двадцать станков — сделали. К съезду партии завод обязался около трехсот сверхплановых станков дать. И еще один, этот вот, что так нужен на целине…
— Мы все можем! — говорят парни с «Красного пролетария».
— Мы все можем! — говорят 18 миллионов молодых, давая клятву партии держать, творить, мечтать и побеждать!
Фото автора. 31 октября 1958 г.
Пловцы уходят под землю
Ноябрь. Стынет вода в озерах и речках. Там, где летом пловцы бороздили воду, не сегодня-завтра можно будет пронестись на коньках. Но есть одно озеро…Впрочем, все по порядку.
С конным отрядом пограничников я ехал в предгорьях Копет-Дага. Слева поднимались скалы, справа тянулась вылизанная ветрами и солнцем пустынная степь. Немилосердная жара. Устали люди, устали лошади. Хоть бы глоток воды! И вдруг передний оборачивается:
— Купаться будем?
«Веселый народ пограничники, — подумал я, — понимают, что сейчас лучше всего подбодришь людей шуткой». Но что это? Мои попутчики спешились, и кое-кто уже снимает гимнастерки…
Морщинистая, похожая на лицо древней старухи скала. Беззубым ртом на этом сером лице зияет темное отверстие… Один за другим спускаемся в каменное подземелье. Десять метров вниз по шаткой лестнице, потом спуск пологий, по камням.
Подземная пещера. Наши голоса глухо звучат под сводами. Кажется, не привычное эхо, а кто-то таинственный на совиных крыльях разносит по пещере призрачные звуки.
Вход в пещеру.
Этот снимок удалось сделать при свете ракеты.
Душно. Рубашка прилипла к телу.
— Испарения от серного озера, к нему двигаемся, — поясняет идущий сзади.
С каждым шагом жарче и темнее. Потухает факел. Пока отыскиваются спички, успеваю зарядить кассету фотопленкой — темнота идеальная. Еще сотня шагов с факелом, и мы у подземного озера. Ширина его — метров тридцать, глубина большая, но вода необыкновенно чистая, и на дне видны отшлифованные временем камни.
Бултыхнулись в озеро. Вода теплая, почти горячая, приятная на ощупь и очень неприятная на вкус. Далеко не заплываем, держимся кучкой у каменного полуострова. Кто-то из смельчаков скрывается за темным поворотом скалы, но тотчас же возвращается — жутковато быть одному в непривычно горячей воде, среди полного мрака…
Пока отдыхаем на камнях, слушаю пограничников, уже не раз бывавших в пещере. Вода тут целебная — царапины заживают после первого купания. Озеро, видимо, проточное — сколоченный кем-то плот неизменно приплывает в маленький заливчик. Но откуда течет и куда уходит подземная вода, не могли сказать и ашхабадские географы, изучавшие пещеру.
Два часа барахтаемся в горной ванне, пора и честь знать, но уставшие от солнца пограничники не спешат. Прилаживаю аппарат, чтобы сфотографировать подземелье. Один из купальщиков укрепляет за мыском ракету. Приготовив аппарат, жду его сигнала.
Голубой, как при электросварке, свет заливает пещеру. Больно глазам. В считанные секунды успеваем рассмотреть высокий закопченный потолок, нагроможденные друг на друга глыбы известняка. Рассказывают, что в двадцать девятом году группу туристов застало возле озера землетрясение. Артиллерийский гул стоял в пещере, сыпались мелкие камни, но выстоял «подземный дворец». Выдержал он и сильное землетрясение сорок восьмого года…
Два с половиной часа мы не видели солнца. Оно обрушило на нас свой запас жары. Было решено дождаться прохлады в тени, у гор.
— Считайте, что вам повезло, — сказал старшина, — увидите самое интересное…
Часа через четыре солнце раскаленным блюдом прокатилось по гребню гор и, опалив полосу неба, скрылось. Тут и началось самое интересное.
Пискнула и исчезла в косом полете первая мышь. За ней из темного чрева пещеры вылетела другая, третья. Вот уже десятками, сотнями уносятся в степь крылатые обитатели подземелья. Гора похожа на гигантский улей с роем потревоженных пчел. Сплошным потоком летят мыши. Шум крыльев напоминает шорох частого летнего дождя. Проходит полчаса — поток все нарастает и нарастает. Мыши ловко обходят препятствия и исчезают над потемневшей степью.