Полное собрание сочинений. Том 12. Ключи от Волги

Песков Василий Михайлович

Других сколько-нибудь заметных речек на Мещере немного. Можно назвать еще Полю (Поля и Поль — две реки разные!), пограничную Колпь, тихую, сонную Нарму, ну и, конечно, реку-работника Гусь. Города края Мещеры Гусь-Хрустальный и Гусь-Железный названы так по речке, на которой стоят.

Такова краткая география Мещеры.

История этого края тоже своеобразна.

В Московском историческом музее хранятся две флейты, сделанные из трубчатых костей животных. Это самые древние музыкальные инструменты, найденные в европейской части нашей страны. И найдены они на Мещере, на берегу одного из озер, в спрессованной толще пепла, среди наконечников стрел и обожженных костей. Четыре тысячи лет назад одетый в шкуры полудикий наш предок уже

нуждался в средстве излить свою душу.

Жили в лесных и озерных дебрях финские племена рыболовов и звероловов — мордва, мокша, мурома, мещера, названные пришедшими сюда славянами-переселенцами одним словом — чудь.

Славяне стали переселяться к северу от Оки тысячу лет назад. Шли они с юго-запада — с земли киевской и северо-запада — с новгородской. История не оставила нам указаний на стычки аборигенов с пришельцами. Как видно, они мирно поладили, перенимая друг у друга житейский опыт обитания среди лесов, благо и бог у них был поначалу един — Природа.

Они поклонялись солнцу, воде, лесному зверю, дуплистым дубам. Возможно, славянин чувствовал некоторое превосходство над добродушным, бесхитростным охотником чуди. Нынешние слова «чудить», «чудно», «чудак» дошли к нам с далеких времен общения двух народов.

Постепенно финские племена растворились в массе переселенцев. От них остались лишь названия рек, озер и урочищ. Племя мещера, исчезнув, оставило после себя название целого края.

Позже край этот был глухим «потайным карманом» Руси. В мещерских лесах за Окой население рязанской земли укрывалось от набегов татар. (И сами татары позже селились в этих лесах.) Сюда ссылали за разного рода провинности и проступки. (Князь Иван III и царь Грозный сослали на Мещеру «многие тысячи» новгородцев, не хотевших верховной власти Москвы.) Сюда бежали крестьяне-раскольники, тут оседали разбойники, промышлявшие с кистенем на муромском тракте, тут по какой-то причине осели переселенцы с Литвы. Тут находили убежище остатки разгромленной вольницы Разина и Болотникова. Сюда сослали стрельцов после бунта 1698 года и привезли на работу пленных французов после разгрома Наполеона. Сюда бежали от беззакония и от закона. И всех лесная, болотная, бездорожная глушь укрывала и берегла.

Легко представить себе лоскутное одеяло этнографии этого края. Обособленные друг от друга деревеньки и поселения Мещеры дольше, чем где-то еще в центральной России, хранили обычаи старины, своеобразие языка, одежды, обряды труда и праздников, наивную поэтичную веру в русалок, водяных, леших, домовых и баешников (стариков, живущих на чердаке бани).

Еще в 20-х годах мещерская сторона была притягательным Эльдорадо для краеведов.

Сегодня лодки, вездеходы, мотоциклы, телевизор и радио быстро приводят к единому знаменателю яркую самобытность веками формировавшейся жизни. Но еще можно встретить на Мещере своеобразные говоры с цоканьем («Девоцка не щепоцка — за окошко не кинешь»), встретишь часовню с погостом возле дороги; заметишь: дома к улице боком, а к югу — лицом на улицу; увидишь села с непременным амбаром перед жилою постройкой; увидишь колодец с журавлем местной мещерской конструкции, встретишь старика старовера, который на просьбу «угостите водицей…» приветливо вынесет воду, но кружку потом выбросит в мусор.

Все, однако, быстро меняется. Переживут неизбежные перемены, пожалуй, лишь названия речек, озер, деревень и поселков, идущие от времен чУди и несущие на себе отпечаток всего, что было тут позже. Вот вслушайтесь: Салаур, Ушмар, Тума, Ерахтур, Сынтул, Чаур, Гиблицы, Лашма (есть еще Ламша!), Лакаш, Кочемары, Мурмино, Ибердус, Курша, Иваньково, Давыдово, Голованово… Впрочем, названия деревень исчезают в последние годы вместе с самими деревнями.

Раньше бежали в мещерскую глушь. В наши годы разного рода причины, в том числе соблазны городской жизни, заставляют бежать из глуши. Но в это же время из разбухающих городов (Москва, Рязань и Владимир — под боком) потянулся людской поток опять на Мещеру. Гонит людей житейская теснота, нечистый городской воздух, разного рода стрессы и перегрузки. Едут в мещерский оазис на лето, на отпускной месяц или хотя бы на пару дней. Целебную силу мещерской глуши еще до войны оценил Паустовский. В наши дни глушь мало где еще сохранилась, а где сохранилась — становится ценностью. Однако приезжающий сюда с рюкзаком и палаткой всего лишь гость, он не связан корнями с этой землей.

Он только полюбопытствует: а чем же живы тут люди?

Помню, в Воронеж на практику в областную газету приехал молодой журналист из Мещеры.

Мы отправились вместе в командировку, и не забуду его удивления на поле: «Земля-то черная!» А какая еще бывает земля? Он стал рассказывать…

Теперь, путешествуя по Мещере, я увидел светлую, почти белую землю. Нетребовательный сосновый лес растет на ней превосходно. Поля же бедны до крайности. И эта скудость земли определила уклад здешней жизни.

Изначальные племена кормились тут рыболовством, промышляли лесного зверя и дикий мед. Позже погустевшее население стало выращивать хлеб, но урожай был «сам треть», то есть одно ржаное зерно посева давало всего лишь два зерна урожая. Навоз-удобрение был столь ценим, что его включали, как пишет коренной мещерец, поэт Виктор Васильевич Полторацкий, даже в приданое за невестой. Сваты рядились примерно так: «Значит, за Анютой даете вы полушубок овчинный, чесанки с калошами, половиков тканых восемь аршин и четыре подводы навоза». Земля была слабой кормилицей человека. И, казалось, тут, у болот, должна бы гнездиться крайняя бедность. Ничуть не бывало! Мещеряки жили куда справнее своих заокских соседей, сеявших хлеб по тучному чернозему. Степняки, обитавшие в избах, крытых соломой, дивились, бывая в мещерских лесах: «Неужто не баре, неужто простые люди проживают в этих хоромах?»

Дворцов мещерские мужики, понятно, не строили. Но каждый дом тут глядел молодцом, был чист и опрятен. Почти всегда его украшало крылечко, резьба по карнизу, кружевные наличники. Любая деревня глядела на путника весело и приветливо. И жалобы на нужду в чести тут не были. Мещера хорошо была приспособлена распоряжаться лесом — главным своим богатством. В документе давности двухсотлетней читаем: «Жители по худобе своих пашен кормятся ремеслом топорным».

Все ремесла, тут бытовавшие, перечислить было бы затруднительно. Едва ли не каждая деревенька имела свой трудовой профиль.

Тут жили тележники, смолокуры, плотники, бондари, рогожники, колодезники, грибники, богомазы, корзинщики, шерстобитчики, рогожечники, столяры, коновалы, сундучники, корытники, прялочники, лапотники, лодочники, игрушечники, ложкари…

Все мещерские промыслы были подспорьем тому, что давала земля в лугах, на поле и в огороде. Промышлять принимались в пору, когда «серп и соха отдыхали». Все делалось на дому и увозилось на ярмарки в города, стоявшие на Оке. Однако существовал тут избыток рабочих рук, и Мещера поставляла их повсеместно. Выражение «Рязань косопузая» рождено обликом мещерского плотника, кочевавшего по России с топором, взятым за пояс.

Ни одно большое строительство в Питере или в Москве без мещерского плотника не обходилось. Здешние бондари ежегодно сотнями уплывали в Астрахань делать бочки. Смолокуры ходили в Финляндию. Столяр особо высокого мастерства Андрей Тулупов побывал со своим инструментом в Китае и даже в Австралии.

Красную площадь в Москве брусчаткой мостили мещеряки из села Деревенского. Первый ленинский Мавзолей (он был деревянным) сооружали мещерские плотники.

В отхожий промысел с Мещеры уходило ежегодно двести тысяч мужчин. (Одних только плотников двадцать пять тысяч!)