Полное собрание сочинений. Том 12. Ключи от Волги

Песков Василий Михайлович

Корень «бил» особенно обнаженно звучит в предмете, называемом просто и кратко — било.

Било непременно находишь в любой деревне. С помощью фотокамеры я составил даже коллекцию этих снарядов для сбора людей на пожар или по иному срочному делу. В прежние времена этим снарядом был колокол. Церковный сторож, заметив огонь, неприятеля или другую беду, птицей взбирался на колокольню и был в набат. (У нас в степном селе в колокол били также во время зимней пурги.)

Иногда колокол вешали посредине села просто на перекладину или на дерево. Они и сейчас висят кое-где, позеленевшие от непогоды, ревниво оберегаемые жителями старые колокола. Их я встречал и в Америке — хозяйка фермы созывает

рабочих с поля на обед или ужин. Колокол (в него звонили к обеду) долго висел перед домом на дереве в Ясной Поляне…

Так долго, что дерево обтекло его, почти поглотило, и теперь уже колокол не звучит.

«Туристы снимают колокола», — жаловался мне старик на Валдае, приспосабливая на перекладине шестеренку от трактора. Он ударил, помню, по шестеренке для пробы железным прутом, и сейчас же из многих дверей стали выбегать люди: «Что там случилось?!»

Чего не вешают для сигналов в деревне!

Чаще всего видишь обломок рельса или вагонный буфер. Но видел я диски от культиватора, лемех от плуга, газовые баллоны, чугунные доски. В Калининской области около Волги в маленькой деревушке висит даже бомба.

Взрывчатку из нее вынули, а остов, если ударить, подает голос очень даже тревожный. Во времена, когда рельсов, шестеренок и баллонов от газа не знали, сигнальные доски специально ковались. В Рязанском музее хранится било из города Пронска. Железная трехметровая полоса, согнутая в полудугу, в XVII веке оповещала прончан о пожарах.

И все, кто бывал в Михайловском, могли заметить: в усадьбе поэта, почти рядом с домом, висит размером в половину примерно листа газеты поковка железа. Когда она была раскаленной, кузнец буквами старого времени обозначил ее назначение: бию. Прилежные собиратели всего, чему Пушкин мог быть свидетелем, реликвию прошлого разыскали, наверное, в какой-нибудь деревушке поблизости. И очень возможно, что Пушкин, блуждая пешком или верхом на лошади по проселкам, слышал удары железом в железо. Давнишнее это средство: гулким тревожным звуком быстро созвать людей.

Било-колокол.

Било-шестерня.

Било-диск.

Било — газовый баллон.

…и даже било — пустая бомба.

 _{Фото автора. 19 января 1980 г.}

Земля Антоновых

(Проселки)

Они

коренные мещеряки. Дед был портным, ходил по деревням, шил полушубки. Отец, Антонов Дмитрий Аверьянович, одним из первых в здешних краях сел на трактор, стал позже хорошим механиком. С гаечным ключом в руках он и умер… Игрушками пятерых его сыновей в детстве были железки. И мало в том удивительного, что все они, исключая старшего Виктора, продолжают дело отца. Другое важно отметить: все, кроме Виктора («Он в Свердловске — большая шишка»), остались тут, на Мещере. У других сыновья после армии — кто куда, а Дмитрий Антонов, сам Мещеру любивший преданно, и сыновей сумел на ней удержать. «Где родился, там и годился…

В родном краю и картошка — пряник медовый», — слышали сыновья от матери и отца.

Что касается дела, то братьям Антоновым искать его не пришлось. Дело само отыскало их в сельце Афанасьево, в местах болотисто-непролазных. Все четверо стали мелиораторами. Николай, Алексей и Владимир сели за рычаги экскаваторов, Сергей обучает мещерских парней в районной школе мелиорации.

Говоря о Мещере нынешних дней, мелиорацию обойти никак невозможно. Она тут — стержень хозяйственной жизни. Само слово «мелиорация» изустно и на бумаге повторяется так же часто, как полвека назад повторялось слово «коллективизация». И перемены, за этим словом стоящие, тоже не маленькие.

Жизнь в этих почти заповедных местах была приучена к тишине и бездорожью. Тут у людей сложились особый быт и привычки. Вода, леса и болота, разъединяя людей, давали им также немалые радости и, худо ли бедно, кормили, поили и одевали. И вдруг почти разом все должно измениться.

На болотах, где раньше еле угадывались тропки сборщиков ягод и грибников, ревут экскаваторы. Появились дороги. Спрямилась, укоротилась речка. Исчезло озеро. Всюду трубы, каналы, канавы. На былых мшарах белеет пашня.

Умирают запустелые деревеньки, и кое-где показались над лесом невиданные в этих местах дома о трех-четырех этажах. Это целая революция. Плоды у нее еще в завязи, а пока идет ломка с потерями и надеждами, со вздохами и барабанным боем начальных успехов.

Братья Антоновы оказались в самой гуще работ. Дело у них нелегкое. Жара, комары, одиночество, риск увязнуть в болоте. Но братья привыкли. Работают споро, умело и давно уже получили известность как мастера. Известность эта подкрепляется родственной сплоткой — «братья Антоновы». В любом деле — на шахте ли, в поле, на лесосеке или на рыболовном судне три брата плечом к плечу — это всегда впечатляет и привлекает внимание. Братья, если они не лодыри, непременно окажутся на виду.

Именно так сложилась судьба сыновей старого тракториста Антонова — всемерно отмечены и обласканы, получили квартиры, сидят в президиуме, привыкли видеть себя в газетах. Старший из них, Николай, получил в награду автомобиль, избран депутатом в Рязанский Совет.

Размышляя, с кем откровенно можно бы было поговорить о делах мелиорации, я колебался. «Антоновы, скорее всего, будут говорить «по писаному»… Но, с другой стороны, они — старожилы Мещеры, все, что тут происходит, — близко их сердцу, к тому же дело знают и последствия видят…»

Собрать их вместе оказалось делом нелегким — работают в разных местах, домой в Клепики возвращаются поздно.

Все-таки вечером мы собрались у среднего, Алексея. Братья оставили за порогом свои болотные сапоги, сходили под душ и сели за стол приодетыми на городской лад.

При знакомстве выяснилось: старшему Николаю — сорок один, Алексею — тридцать седьмой, Владимиру — двадцать девять. Увидев их, сразу скажешь, что это братья. Однако чем-то они и несхожи. Старший степенен: «Ну что говорить, все об нашем деле известно…»