Полное собрание сочинений. Том 14. Таежный тупик
Шрифт:
И санный след…
Фото автора. 20 февраля 1983 г.
Под снегом
(Окно в природу)
Поймайте снежинку и дайте растаять ей на ладони…
Бесснежные зимы опасны для жизни многих растений, в том числе для озимых хлебов. Снег служит укрытием для наших куриных птиц — глухарей, рябчиков, тетеревов. В большие морозы из дупел под снег слетаются ночевать дятлы, мелкие птицы ищут в снегу защиты от крепкого холода. Заяц чем холоднее, тем глубже зарывается в снег.
И есть животные, чья жизнь протекает всю зиму под снегом. Ежи, змеи, ящерицы, лягушки засыпают, полностью полагаясь на снежное одеяло. Разница температур на поверхности снега и в глубине у земли достигает 20 градусов. Но если снега немного или морозы очень сильны, вся эта спящая мелкота вымерзает.
Жизнь под снегом пребывает, однако, не только в состоянии спячки. Проезжая полем на лыжах, мы даже не подозреваем, сколько скрытых коммуникаций лежит у нас под ногами.
Неисчислимый народец ведет под снегом активную жизнь: навещает припасенные с осени кладовые, ходит в гости, плодится, совершает дальние путешествия. Бесчисленными мышиными тоннелями пронизана толща снега.
Мыши под снегом дышат. Им нужен кислород, им важно удалять углекислый газ. И это предусмотрено мышиным устройством под снегом — из тоннелей к поверхности идут вертикальные шахты. Подымется мышка, подышит и снова по лабиринтам в гнездо. Иногда она соблазняется сделать пробежку по поверхности снега, оставляя ровную, как на швейной машине прошитую, стежку следов.
Мышиная жизнь зимой не беззвучна. Забавы и страсти под снегом сопровождаются писком. Мы этот писк не слышим. Но проследите за лисьим следом. Вот он вьется по вашей лыжне и вдруг резко ответвляется в сторону. Метрах в пятнадцати от лыжни снег раскопан. Чуткое ухо лисицы уловило мышиные звуки, побудило ее в нужном месте быстро-быстро работать лапами. И с успехом! — на снегу желтеет растрепанное мышиное гнездо.
Слышат мышей под снегом также и совы, безошибочно запуская когти в нужное место. В толще снега мыши тоже не в безопасности. Есть у них враг, способный еще быстрее, чем они сами, двигаться по тоннелям. Враг этот — ласка, изящный, красивый хищник, от которого редкая мышь ускользает. Смертельная гонка заставляет жертву, подобно вот этой, запечатленной на снимке, пулей выскакивать из тоннеля. Гонка продолжается на поверхности, но шансов спастись у мыши тут еще меньше.
Следы и капелька крови — последняя точка в маленькой снежной драме.
Но неизбывен мышиный народец. Неся потери, он восполняет их плодовитостью и доживает благополучно до теплых дней. Однако случаются годы, когда снежное одеяло тонко, а мороз крепок. В такие годы вымерзают даже и мыши. Стало быть, снег — это благо для жизни.
Фото автора. 27 февраля 1983 г.
Опушка
(Окно в природу)
В природе Средней России есть зоны, особо приятные глазу: речные долины, лесные поляны, островки леса в поле и лесные опушки.
Есть какая-то сила, влекущая и человека, и зверя к лесным опушкам. Идешь полем — глаз дразнит неровная синяя линия леса. Подходишь ближе — тянет идти вдоль опушенной кустами стены деревьев. И в траве у опушки обязательно обнаружишь торную тропку — не ты первый заворожен границей леса и поля, многих опушка вела куда-то извилистым краем: по одну руку таинственный полог деревьев, по другую — пространство, залитое солнцем. И зимой — обратите внимание — вдоль опушки обязательно вьется лыжня. В поле ветрено, скучновато, в лесу местами — не продерешься. А опушкою — хорошо! И строчка лисьего следа тоже вьется вблизи опушки. Вот видно: стояла лиса, прислушивалась, приглядывалась к заснеженному жнивью из-за кустика терна. Вот мышковала возле стогов, а испугавшись чего-то, быстро метнулась к опушке и сразу остановилась, обернулась мордою к полю: я тебя вижу, ты меня — нет.
Заяц тоже топтался у края леса. В поле беляку делать нечего, а опушка для него интересна — можно погреть на солнышке бок, и корма на этой освещенной солнцем границе древес гораздо вкуснее, чем в чаще. Об этом знает не только заяц. Знают и лось, и олень. Следы выдают места их кормежки.
А что касается зайцев, то в конце зимы на опушке, где-нибудь около тальников, у молодого осинника или поваленной ветром старой осины, они учиняют при лунном свете игры и свадьбы с бешеной скачкой, с прыжками друг через друга. Утром, если пороша не скрыла свидетельства заячьих радостей, видишь сильными лапами утрамбованный снег, орешки помета, на колючках — белые прядки пуха. Опушка леса для зайцев — все равно что околица у деревни для человека. Корма — кормами, но кто возьмется утверждать, что заячье сердце не бьется от радости в лунную ночь на этой волшебной границе света и тени — лесной опушке.
На опушках кормятся и любят просто так посидеть на березах тетерева. И не только тетерева. У птиц, я заметил, есть ритуал прощания с солнцем. Каждый знает, как волнует человека момент, когда солнце у вечернего горизонта краснеет, становится странно большим, дымится и вот-вот мигнет на прощание глазом.
Момент ухода светила волновал, надо думать, и наших далеких предков, рождал в первобытной их голове множество мыслей и чувств.
И мы, появляясь на свет, имеем наследство тысячелетнее — щемящее чувство радости и тревоги при виде заходящего солнца. «Красно солнышко», «Заря моя вечерняя…» — во скольких песнях запечатлено это вечернее волнение, ощущение красоты и таинства мира. Любопытно, что днем шествие солнца по небу принимается нами без особых эмоций. А вот окрашенная пурпуром граница дня и ночи заставляет нас задумчиво стоять у окна, заставляет замедлить шаги, притихнуть, если мы даже очень спешим, в дороге.
Что-то похожее на закате солнца переживают, наверное, и птицы. Я много раз наблюдал: шум-гам в лесу, но вот зарумянились шишки на елках, заиграли красные отблески на верхушках берез, и лес затихает. Чуть позже, когда сумрак из-под полога леса поднимется кверху, звуки возобновятся. Переговариваясь, птицы будут устраиваться на ночлег. Но в момент, когда лучами заката освещены верхушки деревьев, птицы стихают и сидят в вышине неподвижно — прощаются с солнцем. Я это много раз наблюдал. А однажды, проходя по холму в стороне от знакомой опушки, был остановлен заходом солнца. Закат был огненный, а солнце большое и кроткое. Глядеть на него можно было даже через бинокль. Размышляя — с кем разделяю радость вечернего света? — я навел стекла на лесную опушку и поразился. Там и сям на верхушках деревьев, головою на запад, недвижно, молчаливо, торжественно сидели вороны, два канюка, голуби, сойки, сороки, дрозды. Заснять всех собравшихся на опушку проводить солнце было нельзя. Но на листке блокнота я спешно зарисовал все, что видел в бинокль. И сейчас, разглядывая листок с торопливым карандашным наброском, я до малейших подробностей вспоминаю тот вечер, свое волненье и птиц, прилетевших к опушке молчаливо проститься с солнцем.
Той опушкой, выходящей к шоссе с направлением на Калугу, я возвращался не менее сотни раз, в разное время года, в разное время дня, но чаще всего это был вечер. Я помню, кто и как готовится к ночи. Вороны после заката летят с окраины леса в город, сороки, напротив, после промысла в деревнях собираются в лес и ночуют большой компанией. Я видел мерцающий стайный сорочий полет, слышал, как, покрякивая («все спокойно!»), сороки устраиваются в густом плотном ельнике. Проходя на опушке в более позднее время и желая проверить, на месте ль завсегдатаи ночлежки, я ударял по дереву посошком, и сейчас же в сумерках начинался невообразимый сорочий гвалт, настоящая паника перепуганных птиц. На той же опушке в непролазном молодом ельнике спали обычно дрозды.