Полное собрание сочинений. Том 15. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть третья

Толстой Лев Николаевич

— Мари, что? убит? — угадала Наташа, ⁹⁵⁹ входя в спальню матери.

Мать лежала ⁹⁶⁰ на кресле, странно неловко вытягиваясь, билась ⁹⁶¹ головой ⁹⁶² об ручку кресла.

Соня и девушки держали ее за руки.

— Наташу, Наташу, — кричала она. — Неправда, неправда. Он лжет. Наташу, — кричала она, не узнавая ее и отталкивая. — Подите прочь все. Неправда. Убили. Ха-ха-ха-ха!

Слезы выступили в глаза Наташи и лились из них, но она не рыдала. Рот ее ⁹⁶³ сложился в выражении твердой силы, только вся челюсть изредка вздрагивала. Она подошла к матери, обняла, подняла ее, подложила подушки и, положив ей голову на грудь,

стала целовать ее руки, лицо, шепча ей нежные слова.

— Воды! — проговаривала ⁹⁶⁴ она. — Расстегните! Голубчик, маменька.

Мать долго бессмысленно сжимала ее голову, вглядывалась в нее на мгновенье и замолкала и опять впадала в свое прежнее беспамятство.

^________

Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала, не отходила от матери, которая, кроме ее, никого не подпускала к себе, никого не слушала и которая с ней одной на третью ночь начала плакать.

Княжна Марья, отложившая свой отъезд, Соня, граф ⁹⁶⁵ — старались заменить Наташу, но не могли и видели, что она одна могла делать то, что она делала. ⁹⁶⁶

Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее, читала ей изредка, чередуясь с Соней и княжной Марьей.

Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину жизни графини. Она жила ⁹⁶⁷ наполовину только, и через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой 50-летней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой, не принимающей участия в жизни старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана — потеря любимого брата для Наташи — вызвала ее к жизни. ⁹⁶⁸

Несколько недель после получения известия Наташа, которую мать насильно отослала в свою комнату отдохнуть, Наташа пришла в комнату к княжне Марье, отложившей на некоторое время свой отъезд.

— Мне не хочется, я не могу спать, — сказала Наташа. — Можно посидеть с тобой?

— Боже мой, как ужасно, ⁹⁶⁹ что ⁹⁷⁰ я не могу тебе дать того утешенья, которое одно и которое я знаю, — сказала княжна Марья, вздохнув. — Ей лучше. Я рада, что она нынче так говорила. ⁹⁷¹

Наташа пересела поближе к княжне Марье и пристально смотрела на нее. Она слушала то, что говорила княжна Марья, и думала: «Похожа она на него? Да, и похожа и непохожа. Нет, непохожа. Но она совсем особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. ⁹⁷² Что у ней в душе? Как она думает? Как она чувствует? Как смотрит на меня? Я могла бы любить ее. Да, я люблю ее».

— Маша! — сказала она вдруг. — Ты не думай, что я дурная. Право, я ⁹⁷³ доб... я хоро... Маша, я тебя очень, очень люблю. — Она обняла и стала целовать ее.

* № 285 (рук. № 96. T. IV, ч. 4, гл. I—III?) ⁹⁷⁴ .

<Рамбаль, знакомый Пьера, между тем уже давно находился в ⁹⁷⁵ Ярославле. Он ничего не награбил в Москве ⁹⁷⁶ и на одном из первых переходов весьма охотно сдался напавшим на него с его эскадроном казакам. Половина эскадрона его была пешая, другая половина на лошадях, кормленных соломой с крыш, которые не могли двигаться, и la chair de cheval, ⁹⁷⁷ к[оторую] ему предоставили для пищи, не нравилась ему. В самой глубине души своей он был очень доволен d’avoir tir'e son 'epingle du jeu, ⁹⁷⁸ но в разговорах с русскими в то время, как его с другими пленными офицерами препровождали в Кострому, он рассказывал чудеса про подвиги de la grrrande arm'ee ⁹⁷⁹ и удивлял тех охотников до французского языка — русских, которые разговаривали с ним, своим мужеством, и храбростью, и рыцарством, и bonne mine. ⁹⁸⁰ С казаками первое время ⁹⁸¹ Рамбаль ⁹⁸² мало разговаривал и, когда его вели, сняв с него сапоги и оружие, всё оглядывался, как бы сзади не ударил бы кто пикой, но чем дальше он шел в глубь России, тем положение его улучшалось и он становился веселее и развязнее. В самой Костроме его опять одели, хорошо поместили и, кроме кормовых денег, давали много от благотворителей и приглашали в дворянские дома на вечера и обеды.

«Cette fois cicelies ne m’'echapperont pas, les comtesses russes», думал он. «Je me rattraperais sur ce que j’ai manqu'e `a Moscou. Elles sont b..... gentilles», ⁹⁸³ говорил он сам с собою, подмигивая глазом и любуясь перед зеркалом своим припомаженным освежевшим лицом и усами. Рамбаль в этот вечер 5 декабря получил через костромского молодого помещика, сдружившегося с Рамбалем, приглашение к ⁹⁸⁴ Princesse и Comtesse ⁹⁸⁵ вместе. Он уж и прежде бывал на балах и вечерах в костромском обществе, пленяя дам своей турнюрой в короткой куртке и обтянутых панталонах, но он чувствовал, что то общество, в котором он бывал, было не самое хорошее общество, но теперь Princesse и Comtesse, Princesse Boug.... Comment diable ces noms russes... et Comtesse Rossitordoff, — выговаривал он. — Balekine [?] <pr'etend> que la Rossitordoff est gentille. Tant mieux. ⁹⁸⁶

Он, прищурив глаз, сделал ту неприличную выходку, которая называется танцем у французов, и собрался ехать.

Princesse Boigou и Comtesse Rositordoff были Наташа и княжна Марья. Они приглашали к себе Рамбаля.>

Прошло две недели со времени смерти князя Андрея. ⁹⁸⁷ Княжна Марья продолжала жить у Ростовых. Она ожидала ответа от посланного в Москву управляющего для приготовления для нее несгоревшего их дома. Она приглашала Ростовых ехать вместе с собой в Москву, и ⁹⁸⁸ Ростовы, ⁹⁸⁹ дом которых сгорел дотла, находились в нерешительности, принять или не принять предложение княжны. Наташа опять была больна и в том положении, в котором она была, нельзя было думать о зимнем переезде в Москву. ⁹⁹⁰ Но без Ростовых княжна Марья ⁹⁹¹ не хотела ехать в Москву. Она теперь не могла себе представить жизни без Наташи. Насколько прежде ей не нравилась Наташа, настолько сильнее теперь, после того ⁹⁹² времени, которое они одни пережили с ней вместе у умирающего Андрея, княжна Марья испытывала к Наташе робкое, осторожное и подобострастное обожание, которое ее спасало от ее горя. Она до сих пор ни о чем другом не могла думать спокойно, как о брате и его кончине, и ⁹⁹³ только с Наташей ⁹⁹⁴ княжна Марья чувствовала, что она продолжала жить в мысли о брате. Со времени кончины князя Андрея и до сих пор они ни разу не говорили о нем, но бесчисленные воздержания от речи о том-то и о том-то, их взгляды, их присутствие говорило им, что, о чем бы они ни говорили, они говорили о нем. По совету докторов и по желанию графини они переехали на другую квартиру для того, чтобы избавиться от воспоминаний; но княжна Марья и Наташа так же не могли избавиться от этих воспоминаний, как они не могли избавиться от жизни. Воспоминание этих последних дней его овладело ими всеми. Одно только в жизни было — эти воспоминания, остальное были скучные подробности, отвлекавшие от главного. А между тем они никогда не говорили про него. Им казалось, что то, [что] они видели, перечувствовали и пережили, не могло быть выражено словами. Что всякое упоминание о том, о чем-нибудь из его жизни (они чувствовали, когда Соня, графиня говорили об этом) нарушало величие прошедшего и было недостойно его.

Княжна Марья имела занятие, свойственное ее любовной натуре, ухода за больной Наташей, но Наташа не имела никакого занятия. Она сидела, лежала, ходила, ела, спала, говорила и всё думала одно: смерть там — как. Но ни для Наташи, ни для княжны Марьи не было ничего страшного и жалкого, горестного в этом воспоминании, напротив, что-то могущественное и подавляюще прекрасное. Наташа была больна, все говорили, но болезнь ее ничем другим не выражалась, кроме усталости. В ней был ⁹⁹⁵ надорван нерв жизни. Она не чувствовала вызывающего действия впечатлений, воспоминаний, потому что одно воспоминание и впечатление, поглотившее всё и ни к чему не вызывающее, продолжало действовать на нее. Она созерцала величие смерти и бесконечного.