Полное собрание сочинений. Том 18. Посиделки на закате
Шрифт:
Получив такое известие, я решил навестить Агафью в Килинске, благо летающего транспорта для этого не нужно — до Таштагола можно доехать поездом. Позвонив в Бийск, я пригласил в поездку алтайского краеведа Тигрия Георгиевича Дулькейта. Он вырастал в заповеднике на берегу Телецкого озера, не понаслышке знает о судьбе староверов, слышал от стариков рассказы о Лыковых. В Килинске можно было, беседуя с Агафьей и старожилами этих мест, сопоставить всю информацию о времени, предшествовавшем таежной робинзонаде.
Солнечный день Красной горки — первого воскресенья после Пасхи. Еще не тронутый таяньем
Знакомые лица хозяев дома — Анисьи и Анисима Тропиных. Выводок внуков. А вот и наша таежница. Счастливо-растерянное лицо. Как всегда, два платка. Резиновые сапоги. Один зашит по трещине ниткой…
Начальный разговор — о весне, которая в этом году задержалась. И о скотине здешней и привезенной. Стриженые коза и козел с философским спокойствием наблюдают за людьми и просторным двором. Коза после воздушного путешествия тут во дворе разрешилась козленком, но, видно, от возбужденья затоптала его. Кошка с охотничьим интересом наблюдает за воробьями, сидящими на соломе. Собака, озадаченная новизною всего, забилась с двумя щенками под стог, не кажет носа, не подает голос даже на призывы Агафьи. И только курам все нипочем — флиртуют с местным, сверкающим всеми красками петькой, на новом месте успели уже решето яиц нанести.
В доме на столе — блюдо яиц, крашенных луковой шелухой. Это остатки ритуальных праздничных яств. Поговорив обо всем, что было в деревне на Пасху, вернулись к житью в Тупике.
Два события года минувшего до сих пор волнуют Агафью: подселенье на жительство некой Галины из Подмосковья и болезнь, принудившая подать сигнал через спутник.
Появление Галины связано с продолжением экспериментов, «изучающих Агафью», врача Назарова и писателя Черепанова. Они считают: следует поощрять и чуть ли не на «конкурсной основе» поддерживать подселенье к Агафье желающих с ней разделить таежное одиночество.
Все (!) попытки кончились либо комично, либо печально. Мы об этом подробно писали — объяснили закономерность и неизбежность таких финалов. Но, как говорится, хоть кол на голове теши — в прошлом году «эксперименты» опять начались. «Сейчас мы работаем над вариантом подселения к одинокой Агафье женщины, готовой жить с ней в тайге», — прочел я в газете…
Об итогах новой затеи я узнал из письма Галины Д., живущей в Пушкине под Москвой.
«Убиваюсь, что не прислушалась к вашим предупреждениям. Ведь читала! Ничего хорошего не получилось, да и не могло получиться. Три месяца прошли как в аду. Остались от меня кожа и кости». На чем свет стоит ругала Агафью. А теперь в разговоре Агафья не может остановиться:
— Спать ложилась совсем раздетая… Разумных речей не слушала… По средам молоко пила… В мою посуду ложкой лазила…
Ко всему вдобавок «экспериментаторы», подселяя к Агафье женщину, закрыли глаза на то, что та недавно перенесла операцию. Там, в тайге, швы у нее начали расходиться. Больная, естественно, запаниковала. А куда деться? Преодолевая вражду, Агафья ухаживала как могла за жертвой экспериментаторства, «ради скоромной» еды для нее застрелила козу…
Случайно залетевший сюда вертолет, возможно, предотвратил
«В уме не утвержденные», — вспоминает Агафья сожителей. Но сочный Агафьин афоризм едва ль не касается и людей просвещенных — врача и писателя. В суете, именуемой ими наукой, нет ни здравого смысла, ни даже простой осмотрительности.
Нездоровье Агафьи росло. И к январю она почувствовала себя крайне плохо — «Не шла еда, стало побаливать сердце, из-за болей в спине не могла принести дров, перестала ходить за водою на речку-топила снег. Силы было так мало, что не могла осилить курицу. Поймала, связала ей крылья и только тогда смогла заколоть». Пришлось подавать сигнал SOS. Хвала спутниковой системе — работает она надежно. К вечеру у избушки сел вертолет. С больной минут двадцать поговорили. И дали пригоршню разных таблеток.
Ни одну из них Агафья, конечно, не проглотила. И даже с улыбкой победительницы рассказывает сейчас об этом. Вызов вертолета из Абакана между тем обошелся в несколько тысяч рублей. Кто заплатит? Минздрав? Трудно его к этому побудить при нынешней бедности медицины и тысячах страждущих в той же Хакасии. «Фонд помощи Агафье»? Он действует помаленьку. Но кто в него жертвует? Отнюдь не богатые люди. Старушки отрывают пятерки и десятки от своих жалких пенсий. Сколько надо этих пятерок-десяток, чтобы гонять вертолеты, один час работы которых обходится почти в тысячу. Нравственны ли после этого призывы: «Шлите Агафье помощь!»?
Родственники Агафьи ситуацию эту хорошо понимают. Агафья — не очень, поскольку не знает реалий нынешнего «мира».
Среди гостинцев, привезенных в этот раз из Москвы, был у нас один, припасенный на самый последок.
— Узнаешь? — показал я обложку книжки «Таежный тупик».
— Это я. Сижу пишу…
Я помню, как отнеслись Карп Осипович с дочерью к привезенным им фотографиям — утром я нашел их скатанными в трубочку в поленнице дров. И по сей день фотография относится к числу запретного: «Неможно!» А книжку не отодвинула. Взяла осторожно в руки, стала читать.
— Это я… Тятя… Ерофей с броднями — я шила… Козу доим…
После беседы мы с Агафьей прогулялись по Килинску. Деревня эта старообрядческая, глухая. Колхоза тут не было и нет. Все живут тайгой, огородом, скотиной. «Шестьдесят дворов — шестьдесят коров. А еще лошади, овцы, куры, гуси, индюшки. В тайге бьем оленей, лосей, не пугаемся и медведей», — сказал пришедший навестить Агафью бородатый племянник. Несколько деревенских бородачей работают на золотом прииске в двадцати километрах от Килинска. Церкви нет — молельные дома.
Деревенька пахнет дровами, смолою срубленных елей. Но гостья закрывает ноздри платком: «Утром прошла машина — бензиновый дух…»
Все ей кажется в Килинске преувеличенно опасным. В первую ночь не спала. Спросили: почему? «А где-то трактор стучал». Оказалось, настороженным слухом за трактор Агафья приняла шуршанье электросчетчика. Пролетавший на большой высоте еле видимый самолет тоже, по мнению Агафьи, помеха житью в деревне.
«Мне на горячих ключах старушка рассказывала: пролетел самолет — огурцы на грядках посохли».