Полное собрание сочинений. Том 22. Прогулки по опушке
Шрифт:
А в этом году, побывав на Воронеже, я обнаружил на реке тишину — дорог бензинец и лодки утихли. А вблизи селенья Вертячье в пойменной старице вдруг увидел знакомый по очертаниям челночок недавней постройки. «Где сработано?»
«А вон село на бугре, — указал на Вертячье хозяин лодки. — Спросите, где живет Кабан, всякий укажет».
Кабана (он без обиды отзывается на деревенское дворовое прозвище) застал я в пору выхода из запоя. «Да, делаю лодки. Но видите сами, сейчас не в форме. Когда сделаю что-нибудь, мой сосед в Москву по мобильнику просигналит».
И вот звонок: «Приезжайте. Две лодки готовы». Езды до Воронежа — ночь. А до Вертячьего из города — час на машине. Мастера я увидел в тельняшке на своей «верфи»: «Скоро вы прикатили… А
Лодки, конечно, не те, что я видел когда-то у чертовицкого мастера. Но выясняется: то, что сделано лодочником, — вполне приемлемо, тем более что мастера можно считать самоучкой (уже не у кого поучиться).
В Вертячьем, издавна жившем рекою и лесом, раньше едва ли не в каждом доме жил плотник. Делали мастера лодки, телеги, сани, бочки, колеса для разных повозок. Но постепенно промысел этот угас. Три года назад в возрасте восьмидесяти двух лет умер последний мастер Василий Григорьев, и некому стало не то «по челн «соизладить» — табуретку сколотить.
Тут и явился из Липецка в родное село Александр Николаевич Трухачев. Был он шофером на дорожных работах, но, погостив в отпуске летом в селе, решил в Липецк не возвращаться, а попробовать зарабатывать на хлеб давним промыслом.
Отдадим должное человеку — первая же лодка, им построенная, немедля нашла покупателя. Потом вторая, третья… И пошел слух по Воронежу-реке: Кабан в Вертячьем делает челноки.
Сам мастер не склонен преувеличивать мастерство: «Делаю как умею. До этого топором только дрова рубил». Но претензий к его работе нет, напротив, ждут очереди, поторапливают.
Александр Николаевич Трухачев.
Разговор о реке, о лодках, о старине продолжаем на крутом берегу. С него далеко видно левобережную пойму Воронежа: слюдою на солнце сверкают озера, старицы, зеленеет болото, а на высоких местах темнеет кудрявый лес. «Ну где еще можно увидеть такие места!» — с гордостью говорит лодочник, исходивший эти низины с ружьем, удочкой, бреденьком.
«А что, Петр Первый мог проплывать тут на лодке, например, из Воронежа в Липецк?» — вдруг спрашивает мой собеседник. Отвечаю, что вполне мог. «А я так уверен, что плавал. Тут у нас на бугре был вкопан железный столб с какими-то клеймами. Говорят, что это путевой знак со времен, когда строили корабли. Я даже думаю, царь непременно тут останавливался — оглядеть реку сверху — и видел то, что и мы сейчас видим».
Из протоки в русло Воронежа вплывает челнок. Человек на корме веслом не гребет, лишь слегка лодочку направляет. «Твоя посудина?»
«Моя, — отвечает Александр Николаевич, прихлопнув через тельняшку добравшегося до его крови комарика. — Моя. Других тут нету. А я уже десятка три челноков настругал. Воруют с реки. Увозят аж в Липецк, в Воронеж. Получается: на этом пространстве всего один лодочник. А ведь было их восемнадцать только в нашем Вертячьем…»
Древнейшее изобретение человека на земле — лодка. Колесо придумано позже. Лодка, лук, колесо… Все остальное, вплоть до компьютеров, идет вослед. Древний пейзаж с берега, на котором сидим мы с плотником, и десять тысяч лет назад мог выглядеть вот так же: прибрежный лес, разливы реки и на них — лодочка. Изначально это была, конечно, долбленка.
Фото автора. 22 октября 2004 г.
Водолаз одиночка
(Окно в природу)
С этой исключительно интересной птичкой меня познакомила Агафья Лыкова. Мы
Спрятавшись за дерево, я наблюдал, как Агафья и впрямь подошла к птице шагов на пять. А при моем приближении она вспорхнула и на широких коротких крыльях полетела над ручьем низко, приседая на камни и по-прежнему циркая. Мне хотелось «подружку» Агафьи сфотографировать. Но птица явно меня опасалась. Пройдя за ней по ручью метров двести, я был остановлен зарослями у воды, и птичка, успокоившись, залилась песней, походившей на журчанье воды по камням.
Это была оляпка — знаменитый водолаз горных ручьев и маленьких речек. Разглядывая ее в бинокль, я пытался понять смысл слова «оляпка». Аляповатая?.. Ничуть! Напротив, была она изящна, красива, похожа на чуть располневшего дрозда — темная, с белой грудкой, аккуратной головкой и коротким хвостом. Крылья у птицы были широкие, но короткие, явно для долгих полетов не приспособленные, но, как можно было догадаться по образу жизни птицы, помогали ей перемещаться в воде.
При первом длительном пребывании у Лыковых (1982 г.) я не упускал случая наблюдать за оляпкой, а позже узнал другие ее названия в разных местах — водяной дрозд, водяной воробей. Лыковы звали оляпку ручейкой. Живут эти птицы на выбранном месте всю жизнь, и немудрено, что ручейка знала всю семью Лыковых. «Митя рукой накрывал ее на гнезде — не улетала», — рассказала о брате Агафья.
Позже я познакомился с оляпкой на Урале, на ручье, текущем с гор в реку Белую. Было это в середине зимы. Я отвернул уши у шапки и боялся прикоснуться щекой к фотокамере, а оляпке было все нипочем. Так же, как и в Саянах, она летала над незамерзшим ручьем с негромкой песней, разыскивая что-то в приводных камешках, забегая и в воду, несмотря на мороз. На берег она выбегала с пучком травы и принималась в ней что-то клювом выуживать.
Холод ее нисколько не беспокоил — непрерывная песня была этому подтвержденьем.
Места своих обитаний оляпки не покидают ни зимой, ни летом.
И была еще встреча с оляпкой совсем неожиданная. В американском штате Вашингтон знакомый журналист повез меня в гости к отцу-лесничему. Каково же было мое удивленье увидеть на здешнем горном ручье «подружку» Агафьи. Держалась она точно так же, как на ручье в Саянах и на Урале. Дома, порывшись в книгах, я убедился: да, живет и в Старом, и в Новом Свете, то есть в Америке, предпочитая северные их районы.
Природа распорядилась отвести для белогрудого водолаза нишу жизни у непокорной морозам воды. И птица исключительно приспособлена к необычным условиям. Пищу она находит и возле воды, но главная ее добыча — в самой воде. Зайдя в ручей, оляпка вдруг в нем скрывается и, действуя крыльями, как веслами, бежит по дну, превращаясь в зрячего ловкого охотника.
Круглый год она живет на одном месте, на отрезке ручья длиной примерно в два километра. Зимой и летом происходит смещение по ручью. Летом в сторону истока его у горных вершин в снежнике, зимой — к месту впадения в озеро или реку нередко уже на равнине. Образ жизни оляпки — вольное одиночество, и лишь в пору гнездовий образуются дружно живущие пары. В остальное время себе подобных оляпка радом не терпит, прогоняет даже созревших птенцов, а нарушителей территории гонит иногда с боем.