Полное собрание сочинений. Том 4. 1898 — апрель 1901
Шрифт:
«Ничего не может быть ошибочнее, – говорит Каутский, – как думать, что в интересах сельского хозяйства вздувать (in die H"ohe treiben) цены на имения или искусственно держать их на высоком уровне. Это – в интересах настоящих (augenblicklichen) землевладельцев, в интересах ипотечных банков и спекулянтов имениями, но отнюдь не в интересах сельского хозяйства и уже всего менее в интересах его будущего, в интересах будущего поколения сельских хозяев» (199). А цена земли есть капитализированная рента.
Второе затруднение торгового земледелия состоит в том, что оно необходимо требует частной собственности на землю, а это ведет к тому, что при переходе по наследству земля либо дробится (и это парцеллирование земли ведет местами даже к техническому регрессу), либо отягчается ипотеками (когда наследник, получающий землю, выплачивает остальным сонаследникам денежный капитал, занимая его под залог земли). Г-н Булгаков упрекает Каутского в том, что он будто бы «просматривает в своем изображении положительную сторону» мобилизации земли. Этот упрек безусловно неоснователен, ибо Каутский как исторической частью своей книги (в частности III главой I отдела, трактующей о феодальном земледелии и причинах его смены капиталистическим), так и прикладной частью [92] ясно показал читателю положительную сторону и историческую необходимость частной собственности на землю, подчинения земледелия конкуренции, а следовательно, и мобилизации земли. Что касается до другого упрека г-на Булгакова Каутскому, именно, что последний не исследует той проблемы, которая «состоит в различной степени роста населения в разных местах», то нам совершенно непонятен этот упрек. Неужели г. Булгаков ожидал встретить в книге Каутского
92
Каутский решительно высказался против всяких средневековых стеснений земельной мобилизации, против майоратов (фидеикомиссов и Anerbenrecht), против поддержки средневековой крестьянской общины (S. 332) и проч.
Не останавливаясь на вопросе о майоратах, который не представляет из себя (после изложенного выше) ничего нового, переходим к вопросу об эксплуатация деревни городом. Утверждение г-на Булгакова, будто у Каутского «отрицательным сторонам не противопоставлены положительные и прежде всего значение города, как рынка для сельского хозяйства», прямо противоречит действительности. Значение города, как рынка для сельского хозяйства, вполне определенно указано Каутским на первой же странице той главы, которая исследует «современное сельское хозяйство» (S. 30 и. ff. [93] ). Именно «городской индустрии» (S. 292) приписывает Каутский основную роль в преобразовании земледелия, в его рационализации и т. д. [94]
93
Seite 30 und folgende – стр. 30 и следующие. Ред.
94
Ср. также S. 214, где Каутский говорит о роли городских капиталов в рационализировании земледелия.
Поэтому мы совершенно отказываемся понять, каким образом мог г. Булгаков повторять в своей статье (стр. 32 в № 3 «Начала») те же самые мысли как бы против Каутского! Это особенно наглядный пример того, как неверно излагает критикуемую книгу строгий критик. «Не надо забывать», – поучает Каутского г. Булгаков, – что «часть ценности» (отливающей в города) «возвращается в деревню». Всякий подумает, что Каутский забывает об этой азбучной истине. На самом же деле Каутский различает отлив ценностей (из деревень в города) без эквивалента и за эквивалент, различает гораздо яснее, чем это пытается сделать г. Булгаков. Сначала Каутский рассматривает «отлив товарных ценностей без эквивалента (Gegenleistung) из деревень в города» (S. 210) (рента, проживаемая в городах, налоги, проценты по займам в городских банках) и совершенно справедливо видит в этом экономическую эксплуатацию деревни городом. Затем Каутский ставит вопрос об отливе ценностей за эквивалент, т. е. об обмене сельскохозяйственных продуктов на индустриальные. «С точки зрения закона стоимости, – говорит Каутский, – этот отлив не означает эксплуатации сельского хозяйства [95] , но на деле он ведет, наряду с упомянутыми выше факторами, к агрономической (stofflichen) эксплуатации его, к обеднению земли питательными веществами» (S. 211).
95
Пусть читатель сопоставит с приведенным в тексте отчетливым заявлением Каутского следующее «критическое» замечание г. Булгакова: «Если Каутский считает эксплуатацией вообще отдачу хлеба его непосредственными производителями неземледельческому населению» и т. д. Не верится, чтобы критик, сколько-нибудь внимательно ознакомившийся с книгой Каутского, мог написать это «если»!
Что касается до этой агрономической эксплуатации городом деревни, то Каутский разделяет и в этом отношении одно из основных положений теории Маркса и Энгельса, именно, что противоположность между городом и деревней разрушает необходимое соответствие и взаимозависимость между сельским хозяйством и промышленностью, и потому с превращением капитализма в высшую форму эта противоположность должна исчезнуть [96] . Г-н Булгаков находит, что мнение Каутского об агрономической эксплуатации деревни городом «странно», что «во всяком случае Каутский вступил здесь на почву совершенной фантазии» (sic!!!). Нас удивляет то обстоятельство, что г. Булгаков игнорирует при этом тождество критикуемых им мнений Каутского с одной из основных идей Маркса и Энгельса. Читатель вправе подумать, что «совершенной фантазией» г. Булгаков считает идею об уничтожении противоположности между городом и деревней. Если таково действительно мнение критика, тогда мы решительно несогласны с ним и становимся на сторону «фантазии» (т. е. на деле-то не фантазии, а более глубокой критики капитализма). Тот взгляд, что идея об уничтожении противоположности между городом и деревней есть фантазия, – очень не нов. Это – обычный взгляд буржуазных экономистов. Перенимали этот взгляд и некоторые писатели с более глубокими воззрениями. Напр., Дюринг находил, что антагонизм между городом и деревней «неизбежен по самой природе дела».
96
Само собой разумеется, что это мнение о необходимости уничтожения противоположности между городом и деревней в обществе ассоциированных производителей нисколько не противоречит признанию исторической прогрессивной роли за отвлечением населения от земледелия к индустрии. Я имел случай говорить об этом в другом месте («Этюды», стр. 8), прим. 69). (См. Сочинения, 5 изд., том 2, стр. 224, примечание. Ред.)
Далее, г. Булгаков «поражен» (!) тем, что Каутский указывает на учащающиеся эпидемии растений и животных, как на одну из трудностей торгового земледелия и капитализма. «При чем же здесь капитализм..? – вопрошает г. Булгаков. – Разве необходимость усовершенствовать породы скота могла бы отменить какая-нибудь высшая социальная организация?» Мы в свою очередь поражены тем, как это мог г. Булгаков не понять совершенно ясной мысли Каутского. Старые породы растений и животных, созданные естественным подбором, заменяются «облагороженными» породами, которые созданы искусственным подбором. Растения и животные становятся более нежными, более требовательными; эпидемии при современных путях сообщения распространяются с поразительной быстротой, а между тем хозяйничанье остается индивидуальным, раздробленным, нередко мелким (крестьянское) и лишенным знания и средств. Для развития техники земледелия городской капитализм старается дать все средства современной науки, но социальное положение производителей он оставляет по-прежнему жалким; городской культуры он не переносит систематически и планомерно в деревню. Необходимости усовершенствовать породы скота не отменит никакая высшая социальная организация (подобного абсурда Каутский, разумеется, и не думал говорить), но современная капиталистическая социальная организация тем более страдает от отсутствия общественного контроля и от приниженного состояния крестьян и рабочих, чем более развивается техника, чем нежнее становятся породы скота и растении [97] .
97
Поэтому в прикладной части книги Каутский рекомендует санитарную инспекцию за скотом и условиями его содержания (S. 397).
Последнее «затруднение» торгового земледелия усматривает Каутский в «обезлюдении деревни», в поглощении городами лучших рабочих сил, наиболее энергичных и наиболее интеллигентных. Г-н Булгаков находит, что в общей форме это положение «во всяком случае неверно», что «теперешнее развитие городского населения на счет сельского выражает вовсе не закон развития капиталистического земледелия», а перенесение земледельческого населения промышленных, экспортных стран за океан, в колонии. Я думаю, что г. Булгаков ошибается. Рост городского (общее: индустриального) населения на счет сельского есть не только теперешнее, а всеобщее явление, выражающее именно закон капитализма. Теоретическое обоснование этого закона состоит, как я указывал в другом месте [98] , во-первых, в том, что рост общественного разделения труда отрывает от первобытного земледелия все больше и больше отраслей промышленности [99] ,
98
«Разв. кап. в России», гл. I, § 2 и гл. VIII, § 2. (См. Сочинения, 5 изд., том 3. Ред.)
99
Г-н Булгаков говорит, указывая на это обстоятельство, что «земледельческое население может относительно (курсив его) уменьшаться и при процветающем состоянии земледелия». Не только «может», но и необходимо должно в капиталистическом обществе… «Относительное уменьшение (земледельческого населении) показывает здесь только (sic!) рост новых отраслей народного труда», – заключает г. Булгаков. Это «только» весьма странно. Новые отрасли промышленности и отвлекают от земледелия «самые энергичные и самые интеллигентные рабочие силы». Таким образом, достаточно уже этого простого соображения, чтобы признать вполне верным общее положение Каутского: для верности этого общего положения (капитализм отнимает у земледелия самые энергичные и самые интеллигентные рабочие силы) вполне достаточно относительное уменьшение сельского населения.
34
См. К. Маркс. «Капитал», т. III, 1955, стр. 650.
100
См. Сочинения, 5 изд., том 3, стр. 24 и 563. Ред.
Г-н Булгаков утверждает, что факт роста средних крестьянских хозяйств в Германии с 1882 по 1895 г., – факт, устанавливаемый Каутским и приводимый им в связь с тем, что эти хозяйства наименее страдают от недостатка рабочих, – «способен поколебать всю конструкцию» Каутского. Посмотрим поближе на утверждения Каутского.
По данным сельскохозяйственной статистики всего более возросла с 1882 по 1895 г. площадь хозяйств в 5–20 гектаров. В 1882 г. эта площадь занимала 28,8 % всей площади, в 1895 г. – 29,9 %. Это увеличение среднекрестьянских хозяйств сопровождалось уменьшением площади крупнокрестьянских хозяйств (20–100 гект.; 1882: 31,1 %, 1895: 30,3 %). «Эти цифры, – говорит Каутский, – радуют сердца всех добрых граждан, видящих в крестьянстве самую прочную опору существующего строя. Итак, оно не движется, это сельское хозяйство, – восклицают они восторженно, – к нему не применима Марксова догма». Рост средне-крестьянских хозяйств истолковывается, как начало нового процветания крестьянства.
«Но корни этого процветания лежат в болоте», – отвечает Каутский этим добрым гражданам. «Процветание проистекает не из благосостояния крестьянства, а из угнетения всего сельского хозяйства» (230). Каутский сейчас только перед этим сказал, что, «несмотря на весь технический прогресс, местами (курсив Каутского) наступил, – в этом нельзя сомневаться, – упадок сельского хозяйства» (228). Этот упадок ведет, например, к возрождению феодализма, – к попыткам привязать рабочих к земле и возложить на них известные повинности. Что же удивительного, если на почве этого «угнетения» оживают отсталые формы хозяйства? Если крестьянство, отличающееся вообще от работников крупного производства более низким уровнем потребностей, большим умением голодать и надрываться над работой, дольше держится при кризисе? [101] «Аграрный кризис простирается на все производящие товары классы сельского хозяйства; он не останавливается перед средними крестьянами» (S. 231).
101
«Мелкие земледельцы, – говорит Каутский в другом месте, – дольше держатся в безнадежной позиции. Можно с полным правом усомниться в том, чтобы это было преимуществом мелкого производства» (S. 134).
Укажем, кстати, на вполне подтверждающие взгляд Каутского данные Кенига, детально описавшего в своей книге («Die Lage der englischen Landwirtschaft etc», Jena, 1896, von Dr. F. Koenig) (Д-р Ф. Кениг. «Положение английского сельского хозяйства и т. д.». Иена, 1896. Ред.) положение английского сельского хозяйства в нескольких наиболее типичных графствах. Указаний на чрезмерную работу и недостаточное потребление мелких земледельцев по сравнению с наемными рабочими мы встречаем здесь массу, тогда как обратных указаний не встречается. Доходность мелких хозяйств, – читаем мы, например, – создается «громадным (ungeheuer) прилежанием и бережливостью» (88); постройки у мелких земледельцев хуже (107); мелкие землевладельцы (yeoman farmer) находятся в худших условиях, чем арендаторы (149); «положение мелких землевладельцев очень жалкое (в Линкольншире); их жилища хуже, чем жилища рабочих на крупных фермах, а некоторые и совсем плохи. Они работают тяжеле и дольше, чем обыкновенные рабочие, но зарабатывают меньше. Они живут хуже и едят меньше мяса… сыновья и дочери их работают без платы и одеваются плохо» (157). «Мелкие фермеры работают как рабы, летом часто с 3 ч. утра до 9 ч. вечера» (сообщение Chamber of Agriculture (сельскохозяйственной палаты. Ред.) в Бостоне, S. 158). «Без сомнения, – говорит один крупный фермер, – маленький человек (der kleine Mann), имеющий мало капитала и всю работу исполняющий руками членов семьи, легче всего может сократить домашние расходы, тогда как крупный фермер должен кормить своих батраков так же хорошо и в хорошие и в дурные годы» (218). Мелкие фермеры (в Айршире) «необычайно (ungeheuer) прилежны; их жены и дети работают не меньше, часто больше, чем поденщики; говорят, что двое из них в один день сработают столько, сколько три наемных работника» (231). «Жизнь мелкого арендатора, который должен работать своей семьей, – чистая жизнь раба» (253). «В общем и целом… мелкие фермеры лучше перенесли, по-видимому, кризис, чем крупные, но это не говорит о большей доходности мелких ферм. Причина, по нашему мнению, та, что мелкий хозяин (der kleine Mann) получает даровую помощь своей семьи… Обыкновенно… вся семья мелкого фермера работает в его хозяйстве… Дети получают содержание и лишь редко определенную поденную плату» (277–278) и т. д., и т. д.
Казалось бы, все эти положения Каутского так ясны, что нельзя не понять их. И тем не менее критик, очевидно, не понял их. Г-н Булгаков не сообщает своего мнения: так или иначе он объясняет этот рост средне-крестьянских хозяйств, но Каутскому он приписывает то мнение, будто «развитие капиталистического способа производства ведет к гибели земледелия». И г. Булгаков разражается: «Утверждение Каутского о разрушении сельского хозяйства неверно, произвольно, недоказано, противоречит самым основным фактам действительности» и пр., и пр.