Полное собрание сочинений. Том 4. Красная комната
Шрифт:
— Посмотри на мою картину, — сказал он, наконец. — Что ты об этом думаешь, серьезно?
— Не надо так зарабатывать ее и зарисовывать, надо писать! Откуда этот свет? От одежд, от тела! Но это же безумие! Чем дышат эти люди? Красками, маслом! Я не вижу воздуха!
— Да, — сказал Лундель, — но ведь это так субъективно, как ты сам только что говорил! Что ты скажешь о компоновке?
— Слишком много людей!
— Ты ужасен; я хотел бы еще нескольких.
— Стой, тут какая-то ошибка!
Селлен глядел тем долгим взглядом, которым смотрят только жители побережья или равнин.
— Да, какая-то ошибка есть. Ты не видишь ее?
— Тут одни мужчины! Это слишком сухо!
— Да, именно. И как это ты увидел!
— Значит, тебе нужна женщина?
Лундель посмотрел, не шутит ли он, но это было трудно различить, потому что теперь он свистел.
— Да, мне недостает женской фигуры, — сказал он.
Стало тихо и неуютно: такие старые знакомые с глазу на глаз.
— Если бы только достать как-нибудь натурщицу. Академических я не хочу, их знают все, да к тому же здесь религиозная тема.
— Ты хочешь иметь что-нибудь получше? Понимаю! Если бы ей не следовало быть обнаженной, я, может быть, мог бы…
— Обнаженной ей вовсе не надо быть. С ума ты сошел что-ли? Среди такого количества мужчин, да к тому же это религиозная тема…
— Да, да, это мы знаем. Но ей надо иметь костюм, что-нибудь восточное, она должна наклоняться вперед, как бы поднимая нечто с земли, так чтобы были видны плечи, шея и первый спинной позвонок, понимаю! Но в религиозном стиле Магдалины! С птичьего полета!
— И все-то ты должен высмеять и уличить!
— К делу! К делу! Тебе надо натурщицу, без этого нельзя! Ты сам ничего не знаешь! Прекрасно! Твои религиозные чувства запрещают тебе завести таковую, значит я и Ренгьельм, как легкомысленные ребята, доставим тебе натурщицу!
— Но это должна быть приличная девушка, предупреждаю!
— Конечно! Посмотрим, что мы сможем сделать послезавтра, когда получим деньги!
И потом они опять спокойно и тихо занимались живописью, пока не пробило четыре и пять часов. Время от времени они бросали беспокойные взгляды на улицу. Селлен первый прервал боязливое молчание.
— Олэ заставляет себя ждать! С ним, наверно, что-нибудь случилось! — сказал он.
— Да, тут что то неладно! И зачем ты всегда посылаешь этого бедного шута? Сам бы делал свои дела!
— Ему ведь больше нечего делать, и он так охотно ходит.
— Этого ты не знаешь, и вообще еще не известно, чем когда-нибудь кончит Олэ. У него большие планы, и он каждый день может опять встать на ноги. Тогда будет хорошо быть в числе его друзей.
— Нет, что ты говоришь? Какое же великое произведение он создаст? Охотно верю, что Олэ станет великим человеком, даже и не будучи скульптором! Но, чёрт дери, его долго нет! Не думаешь ли ты, что он истратит деньги?
— Да, да! Он давно ничего не получал, и искушение, может быть, стало слишком сильным для него, — ответил Лундель и затянул пояс на два отверстия, обдумывая, что он сам сделал бы на месте Олэ.
— Да, не будешь больше, чем человеком, а человек себе самому ближе всего, — сказал Селлен, знавший наверно, что он сделал бы. — Но я не могу дольше ждать; мне нужны краски, если бы даже пришлось их украсть. Я поищу Фалька.
— Ты хочешь еще повысосать из бедного малого? Ты еще вчера только взял у него на раму. И это были не малые деньги.
— Дорогой мой! Я принужден забыть о стыде; тут ничего не поделаешь. Чего только не приходится сносить? Впрочем, Фальк великодушный человек, понимающий, в какое положение можно попасть. Во всяком случае я иду теперь. Если Олэ придет, то скажи ему, что он скотина! Прощай! Приходи в «Красную Комнату»; там мы увидим, смилостивится ли наш хозяин и даст ли нам что-нибудь поесть до захода солнца! Запри дверь, если уйдешь, и положи ключ под порог! Прощай!
Он ушел и вскоре он стоял перед дверью Фалька на улице Граф-Мати. Он постучался, но не было ответа. Он открыл дверь и вошел. Фальк, которому, должно быть, снились тревожные сны, вскочил и глядел на Селлена, не узнавая его.
— Добрый вечер, брат, — приветствовал его Селлен.
— Ах, это ты? Мне снилось что-то странное. Добрый вечер! Садись и выкури трубку. Разве уже вечер?
Селлену показались знакомыми эти симптомы, но он не подал виду и продолжал беседу.
— Ты, должно быть, не был сегодня в «Оловянной Пуговице»?
— Нет, — отвечал Фальк смущенно, — я не был там, я был в «Идуне».
Он не знал наверняка, приснилось ли ему это или он действительно был там; но он был рад, что сказал это, так как он стыдился своей неудачи.
— Это хорошо, — подтвердил Селлен, — в «Оловянной пуговице» неважный стол.
— Да, конечно, — сказал Фальк. — Их бульон никуда не годен.
— Да, а потом еще старый эконом стоит и считает бутерброды, негодяй.
При слове «бутерброд» Фальк пришел в сознание, но он не чувствовал голода, хотя и замечал некоторую слабость в ногах. Но эта тема ему была неприятна, и надо было ее сейчас же переменить.
— Скажи пожалуйста, — сказал он, — ты к завтрашнему дню окончишь картину?
— К сожалению нет!
— Что случилось?
— Я никак не могу кончить!
— Ты не можешь? Почему же ты не сидишь дома и не работаешь?
— Ах, это старая, вечная история, дорогой брат. Нет красок, красок!
— Этому можно помочь: может быть, у тебя нет денег?
— Будь у меня деньги, не было бы никакой беды!
— У меня тоже нет. Что тут делать?
Селлен опустил глаза, пока взгляд его не достиг уровня жилетного кармана Фалька, в который уходила очень толстая золотая цепочка; не потому что Селлен думал, что это золото, настоящее золото, ибо этого он не мог бы понять, как можно быть настолько сумасбродом, чтобы носить столько золота на жилете. Его мысли приняли между тем определенное направление.